них – Главное: живы остались. Да и то сказать, не случись этой драчки у Зальцбурга…
– Граф наш собрался идти на серебряные рудники, – рассказывал проснувшемуся оборванцу чех. – В прошлом месяце обоз с четырьмя без малого сотнями фунтов серебра захватил, теперь вот всё забрать хочет. А я что – нанялся ему башку под стрелы подставлять? Тем серебром он уж точно со мной не поделиться!
– Ишь ты – четыре сотни фунтов – это ж сколько в кронах будет? – заинтересованно произнес самый молодой из торговцев.
– Как бы не дожить нам, что серебро без надобности будет, а что угодно отдашь за черствую корку, – неожиданно трезвым голосом процедил молчавший дотоле толстяк, успевший посадить девицу на колени (видать, решил, что чему быть того не миновать).
– Как у франков, – уточнил кто – то.
– Что у франков, – вымолвил вполголоса хозяин, – вон, в Померании, говорят, уже всех детей поели…
Протрезвевший к тому времени рыцарь – монах, или монах – рыцарь (а может быть, не рыцарь и не монах) и один из четверки завели громкий спор об устройстве того света, причем последний проявил недюжинные познания в демонологии.
– Глава Ада – король Люцифер, – методично объяснял один из четверки, – за ним – Асмодей, Зебаот, Вельзевул, Апполион… После него – обычные бесы. Далее идут вервольфы, ундины, валькирии, гули, лесные и горные гномы, эльфы, еще ниже – наиболее угодные Дьяволу, из числа продавших ему душу…
– Вздор! – монах ударил кулаком по лавке, – вздор и ересь!! Говорю вам – Сатана – император Ада! При нем состоит его свита: казначеи, канцлеры, секретари – Астарот, Пифон, Бегемот… Дальше идут шесть адских королей – Велиал, Асмодей… затем тринадцать герцогов…
Венгры с любопытством наблюдали за готовыми вцепиться друг в друга доморощенными богословами. А хозяин с невеселой улыбкой пожал плечами.
– И о чем только люди спорят? – обратился он к Матвею. – Помню, пару недель назад тоже вышел спор у проезжих, – из – за индульгенций – действуют ли они после того как папы не стало, или нет. Так без малого не порубили друг друга…
Матвей промолчал в ответ. И впрямь, спор о титулах, которые положены Падшему Ангелу казался ему нелепым. Но уж не ему встревать в эти бесконечные богословские споры, столь любимые латинянами…
– Вздор и ересь, ересь, за которую костра мало! – ревел немец в ответ на очередные аргументы оппонента. – Твой Альфред Больштадский пишет так, как будто сам побывал в аду, куда он несомненно попал за свои бредни!
С тоскливым чувством Матвей поднялся, и шагнул к двери.
– Пойду проведаю коней, – бросил он Дьёрдю, вопросительно на него посмотревшему.
Спустя несколько минут после его ухода, когда внимание присутствующих было полностью поглощено разгоревшемуся с новой силой спору об устройстве Преисподней, человек со шрамом тоже вышел во двор, на ходу демонстративно поправляя узел кушака.
…Матвей высыпал в кормушку остатки овса из седельных сумок. Без зазрения совести добавил несколько пучков соломы из соседних яслей, предназначенной унылому мерину одного из торговцев. Ничего, перебьется. Своего коня надо беречь, а не чужого, а Огневой ведь, как – никак, жизнь ему спас. Да и не случиться ничего с этим одром.
Он не услышал скрипа двери, не услышал за свистом ветра и шорохом тростниковой кровли под его порывами и поступи чужих шагов, и когда за спиной раздался голос, Матвей невольно замер. Рука тотчас начала нащупывать на поясе оружие.
– Ну, здравствуй, Матвей! Вот значит, и довелось нам свидеться – хоть и не чаял и не желал…
Матвей чересчур резко обернулся, пристально уставившись в дверной проем. У входа, стоял опершись о косяк, и смотрел на него человек со шрамом, тот что весь вечер сидел молча в своем углу. Никогда прежде – Матвей мог бы поклясться чем угодно – не видел он этого лица. Мышцы напряглись, под ложечкой неприятно засосало. Судя по внешности и по повадкам, этот странный незнакомец пришел сюда отнюдь не с дружескими намерениями.
– Я не видел тебя никогда, – продолжил меж тем говоривший, чем весьма ошарашил Матвея, – но сразу узнал: ты очень похож на своего отца.
Матвей прикидывал – то ли приказать нахалу объясниться, то ли сперва вытащить меч. Человек со шрамом будто и не заметил его волнений, добродушно усмехнулся.
– Ах да, я и забыл… Я Владислав… Владислав-Лях.[45] Ты слыхал наверное? Был когда – то у твоего деда такой холоп.
…Как будто шестопер со всего маху опустился на темя русина!
Пролетели какие-то мгновения, когда в голове его пронесся яростный вихрь, затем он обнаружил, что его правая ладонь уже изо всех сил стискивает эфес, готовясь в любую секунду вырвать оружие из ножен.
Владислав-Лях! Тот самый взятый дедом в его последнем походе польский пленник. Вор, убийца, беглец, надругавшийся над его родной теткой, едва не наложившей на себя после этого руки, пытавшийся умертвить отца и деда! Кровный враг его рода, его кровный враг, стоял перед ним!
Матвей дрожал от бешенства, злости, и… беспомощности. Он не понимал, что с ним, почему он медлит обнажить верный клинок? Что останавливает его, что мешает сейчас же изрубить на куски мерзкую тварь?
– Хорошо, то ты не хватаешься за меч, витязь, то пришлось бы тебе тогда, долго его искать… в навозе.
Не дождавшись от Матвея вразумительного ответа, человек со шрамом продолжил:
– Да, я Владислав, тот самый пленник и раб твоего деда, определенный в конюхи к твоему отцу, и виновный только в том, что у него не было довольно серебра на выкуп, а боярину Даниле было приятно видеть настоящего рыцаря и поганого латинца своим слугой
Застарелая злоба переполняла его хриплый голос.
– Но твою тетку я не насиловал. Тогда я этого еще не смог бы… Я приходил к ней по ее зову, каждую ночь – да! Она сама, о доброй воле сошлась со мной! Она была очень стыдлива, хотя и весьма любвеобильна, – глумливая ухмылка исказила его губы. – И не смогла, конечно, сознаться своему отцу в грехе. Гораздо легче было ей, когда меня застали с ней, обречь холопа на смерть. Что, интересно, приготовил для меня тогда витязь Данила Матвеевич – кол, костер, или яму с медведем? Ты, случаем, не знаешь? Но сперва, конечно, оскопление – как же без этого?
Не в силах вымолвить ни слова, Матвей стоял, растерянно шаря глазами. Злоба, ненависть исчезла, испарилась в один миг: раз и нет ее. На смену им пришла какая-то детская растерянность и опустошенность. Он взглянул в лицо Владислава, чувствуя, нет –
Сломанный несколько раз нос, разорванный, косо сросшийся рот, глубокие шрамы, избороздившие обветренное, побуревшее лицо. Говорили, он был красавец… очень давно видать это было.
– Да, – словно угадав его мысли, бросил Владислав, – теперь твоя тетка меня бы совсем не узнала…
– Тетя Марфа умерла, – это были первые слова, сказанные Матвеем с момента, когда он увидел Владислава.
– Я знаю, – тихо ответил тот. – Как – то мне встретился человек из вашей округи.
– Ты любил ее? – вопрос сорвался с языка Матвея сам собой. Он тотчас покраснел, прикусив губу. Нет, не стоило этого говорить. И уж меньше всего он хотел знать ответ на свой вопрос, ибо догадывался, что именно он услышит.
– Я? – Владислав глухо рассмеялся. – Я готов был бежать от нее, как от чумы! Но она пообещала, что скажет отцу, что я домогался ее. Иосифа Прекрасного из меня не получилось. Да, еще она обещала, что со временем уговорит твоего деда отпустить меня на волю… Но это дела прошлые. То, что было потом, куда важнее. Ты, как я вижу, сделался воином мадьярского короля?
