выстрелы, карета резко остановилась и несколько мужских голосов одновременно закричали:
— Карета!! Карета миледи!!
— А-а-а!!! — завизжал тоненьким голосом кучер, — Мушкетеры короля! — и, резво спрыгнув с козел, кинулся бежать в лес.
Дверца кареты распахнулась и чей-то властный, чуть гнусавый голос приказал:
— Выходите, миледи! Мы давно вас здесь ждем, — Аграфена оперлась на протянутую ей руку и вышла из кареты.
— Атос, вы кому дали руку? Это же не миледи! — удивленно вскричал молодой человек с жиденькими усиками и длинными черными волосами. Атос медленно повернул голову, внимательно посмотрел на Аграфену и криво усмехнулся:
— Милый д'Артаньян! Я вам все время говорил и повторяю еще раз, что эта женщина крайне коварна. И способна на все! Ведь вы же не станете утверждать, что карета не ее. И карета ее, и кучер ее, и лошади ее. Значит, и это, — Атос снова внимательно посмотрел на Аграфену, — Это — она!
— Д'Артаньян?! — встрепенулась Аграфена, — Мне как раз нужно его убить!
— Вот видите?! Что я вам говорил, д'Артаньян? Она хочет убить вас, как уже убила бедную госпожу Бонасье! Надо срочно ехать за палачом! — Атос лихо вскочил на коня и ускакал.
Аграфена поняла, что над ее жизнью нависла опасность и надо что-то срочно придумывать. Портос и Арамис крепко привязали Аграфену к дереву и недалеко развели небольшой костер.
— Как голову ей срубим, надо будет плотно пообедать. — сказал Портос, подбрасывая дрова в огонь. Но не успел он поставить кипятиься воду, как вернулся Атос. Рядом с ним шагал человек в красном одеянии с огромным топором на плече.
— Знакомьтесь, друзья, — Атос кивнул в сторону человека в красном, — Палач из Лилля. У него свои счеты с миледи. — Палач молча склонил голову. — Приступайте к делу, мастер.
Палач снял с плеча топор и стал медленно его точить. Арамис подошел к Аграфене и мягко проговорил:
— Миледи! Сейчас вам отрубят голову и в таком виде вы предстанете перед Творцом. Я за вас буду молиться. Какая молитва у вас самая любимая? — Аграфена в ответ только промычала что-то невнятное. В это время палач перестал точить топор и кивнул Атосу — мол, все в порядке, и можно приступать к делу.
— Рубите, мастер! — Атос махнул рукой. Аграфена, которая еще надеялась на како-то чудо, вдруг окончательно поняла, что дела ее плохи. И если она сию же минуту не придумает ничего путнего, то ей несдобровать. Она с тоской посмотрела на д'Артаньяна и тут ее осенило:
— Д'Артаньян! Дорогой! Я вас всегда так любила! Неужели же вы позволите совершиться этой несправедливости? Неужели же вы меня покинете? — д'Артаньян, которого на всякий случай крепко держали за руки Арамис с Портосом, глянул на Аграфену, охнул, не то от удивления, не то от боли, его мучавшей, и снова опустил голову, — Д'Артаньян, будьте так любезны! Подойдите ко мне, возьмите из кармана цветок и погадайте мне на прощание на «люблю — не люблю»! — д'Артаньян подошел к ней, вытащил цветок и снова охнул:
— О-о!! Желтый цветок разлуки! — но не успел он оторвать и один лепесток, как цветок у него в руках загорелся, а Аграфена вместе с дубом, к которому была привязана, растаяла.
— Что же вы наделали, д'Артаньян! Она снова ускользнула от нас! — в отчаянии закричал Атос, — Где нам теперь ее искать? В Англии? У кардинала? Где?
И только на опушке леса Рошфор, внимательно наблюдавший за всем происходящим, недовольно поморщился и процедил сквозь зубы:
— Я так и знал. Опять пионеры! Надо непременно сообщить кардиналу! — и вонзил шпоры в бока лошади.
Когда Сергея Ивановича выталкивали за дверь, он все же успел схватить свой портфель с тетрадками и классным журналом. Цеппелин так сильно толкнул его, что учитель не устоял на ногах и упал. Дверь сзади закрылась и стало абсолютно темно. Поднялся легкий ветерок.
— Сергей Иванович, вы не ушиблись? — откуда-то сбоку раздался знакомый голос, — Это я, Огурцов. — вспыхнул свет карманного фонарика и учитель не без удивления увидел Кольку Огурцова, перепачканного с ног до головы. — А там еще Витька лежит!
Сергей Иванович быстро поднялся.
— Ну, и дела! Уж кого-кого, но вас тут никоим образом встретить не ожидал, кхм! — он начал было рассказывать ребятам о лаборатории и о старушках, обо всем том, что ему рассказал Шалфей Горюныч, но ветер все усиливался и усиливался, не давая вести беседу. Наконец, он стал таким сильным, что подхватил всех троих и понес в неизвестном направлении. Они еще продолжали что-то кричать друг другу, но разобрать ничего было нельзя. Потом совсем близко, буквально за ухом, что-то крякнуло, и Колька вдруг увидел, что все они, втроем, спокойно сидят на маленькой скамеечке на школьном дворе. Первым пришел в себя Сергей Иванович:
— Ребята, бежим! В школу!!
Ловко прошмыгнув мимо тети Дуси-вахтерши, которая как всегда дремала у входа в раздевалку, они забежали на третий этаж, в самый конец коридора. Там, за большим раскидистым фикусом, было решено устроить штаб. Сергея Ивановича единогласно избрали главнокомандующим. Витьку было решено назначить офицером связи и оставить служить при штабе. Колька получил должность ответственного за связь с милицией. У входа в штаб на контрольно-пропускном пункте решили никого не ставить — там дремала тетя Дуся.
Колька ловко прошмыгнул мимо тети Дуси и отправился выполнять боевое задание — сообщить оперативные сводки добровольной народной дружине. Внимательно оглядываясь по сторонам, прячась за фонарные столбы и деревья, Колька быстро прибежал к небольшому дому с вывеской «Опорный пункт охраны правопорядка».
— Ага! — громко сказал Колька, ни к кому конкретно не обращаясь, — Вот сюда мне и надо! — и только он собрался войти в дом, как сзади неожиданно и резко прозвучало:
— Стой! Попался, голубчик?! Повернись и отвечай! Предупреждаю, говорить только правду! — Колька поднял руки кверху:
— Выследили враги! — подумал он, — Но старушки не дождутся от меня ни одного звука, — он повернулся и от изумления даже открыл рот — такого в Кряжске он еще не видел!
На каменном постаменте, где раньше стояла скульптура хрупкой, тоненькой девушки с огромным веслом и отбойным молотком, олицетворяя собой единство спорта и труда, теперь возвышался сам Главный Дружинник города, известный всем под именем Лоб. Лоб стоял на постаменте, выставив вперед правую ногу, а правую руку заложив за лацканы пиджака дореволюционного покроя. Неподалеку, на свежей молодой травке, расположился с мольбертом Коала-Лумпур
— крупнейший кряжский художник.
Коала-Лумпут был не просто крупнейший художник — он был просто единственный, а потому многие жители Кряжска знать не знали и ведать не ведали кто такие Суриков и Репин, зато с Коала-Лумпуром всегда крайне вежливо раскланивались, надеясь хоть так запечатлеть свой лик для Всемирной Истории.
— Во!! — вырвалось у Кольки, — Ну, натуральный Наполеон! Только вот шляпы-треуголки не хватает! — Лоб смущенно кашлянул в кулак:
— Ты лучше брысь отсюда, мелюзга! И не мешай пустой болтовней маэстре Коале работать. Ты кто такой? — Но Колька не стал ему отвечать, а подошел к картине поближе. Она была уже почти готова и внизу уже была подпись «Великий отец-дружинник играет в шахматы с ходоками». Только лицо все никак не получалось. То взгляд не тот — слишком много несвойственной задумчивости, — то улыбка больно брезгливая — короче, то одно не так, то другое не эдак! Коала уже заметно нервничал, отчего работа шла еще медленнее.
— Маэстра, как там моя голова?
— Минуточку! — отвечал Коала-Лумпур, — Я сейчас проницательности во взор добавлю, чтобы каждый зритель чувствовал себя перед картиной непойманным преступником. Чтобы ему хотелось сразу же во всем
