десять. В трех горит свет, но их жителей мы не чувствуем. Стучим у ворот. Глухо. Только заходятся лаем собаки на дворе.
В центре деревни — дом повыше. Четкие очертания шпиля на фоне неба. Похоже на церковь. Подходим ближе.
«Деревенский храм Пантократора», — это Тео. Он у нас теперь специалист по местной религии.
«Может, устроимся на паперти по древнему обычаю?» — полушутя предлагает Тим.
«Почему бы и нет? Там, по крайней мере, крыша», — Саша решительно поднимается по лестнице к высоким тяжелым дверям.
Мы лениво идем за ним.
И двери открываются. Медленно, с лязгом и скрежетом. Пасси отступают на шаг, Марио хватает меня за руку.
В храме горит несколько свечей. Из глубины зала к нам идет человек. Лица не видно, темный силуэт, не более. Останавливается метрах в пяти, глубоко кланяется, поворачивается вполоборота, показывая рукой в глубь храма.
— Что ж! Принимаем любезное приглашение Господа Пантократора, — усмехается Тим.
И мы входим в храм вслед за нашим проводником, не говорящим ни слова. Двери так же медленно и с таким же инфернальным лязгом закрываются за нашими спинами.
В центре зала, под высоким куполом, — круг, покрытый мягким золотистым ковром. По периметру круга — свечи. Где–то в метре одна от другой. Молчаливый священник (или кто он там?) указывает нам в центр крута. Мы входим. Проводник кланяется и отступает во тьму.
Опускаемся на ковер, ждем… Ничего. Тим пожимает плечами.
«Поблагодарим господа за крышу над головой и давайте спать».
Усыпляем низших. Сами тоже ложимся на мягкое покрытие, дабы спокойно заняться мысленным обсуждением наших перспектив. Увы, печальных.
Так проходит ночь.
Далекий звук флейты. Тонкий, печальный. Потом вступает колокол. Монотонные удары без перезвонов, как у древних католиков. Просыпаются пасси и слуга.
«Что это, товаби?» — Тео с трудом разлепляет глаза, встряхивает головой.
«Либо нас собираются линчевать, либо…»
На плач флейты и гул колокола накладывается еще один звук — стук каблуков по каменному полу. С трех сторон.
Свечи уже догорели. Церковь освещена слабым светом начала утра. Он проникает в узкие окна купола, похожие на бойницы. В предрассветных сумерках возникают три фигуры. Справа человек в черном свободном одеянии, высокий, худой. Темные волосы до плеч. Нет, не человек. Иной! Слева от нас — такая же фигура в белом. А сзади — в красном, как язык пламени. Уже можно различить цвет. Трое Иных? Ничто перед тремя Высшими! Но они под защитой Пантократора. Мы не можем ни убить, ни подчинить их. И я начинаю подозревать, что блокировка ментальной связи работает только в одну сторону. Тогда у нас нет шансов.
В апсиде храма, прямо перед нами, фреска с изображением Пантократора. Она становится все ярче, словно витраж, подсвеченный электричеством. Беззвучный взрыв, фреска рассыпается, как стекло, и остается только свет. Белый, ослепительный. Тео прикрывает глаза рукой, Денис отворачивается. Мы ждем. В свете возникает фигура.
— Зачем столько театральности? — усмехается Тим. — Мы давно поняли, кто вы. Всего лишь Наместник, ведущий свою игру.
Пантократор приближается к нам. Уже можно различить детали одежды и черты лица. Он одет совсем не театрально. Даже скромно. Черные узкие брюки, заправленные в короткие сапоги. Белая рубашка с расстегнутым воротом. Действительно похож на Наместника, но не так сильно, как нам показалось вначале. Не как брат, скорее, как дальний родственник. Впрочем, все Наместники разные.
Он ступает на край ковра. Садится перед нами, по–турецки поджав ноги. Пышные светлые волосы собраны в хвост. Тонкие черты лица, точеный нос. Каждый ген на своем месте. Если у него есть гены! Холодные стальные глаза спокойно и властно смотрят в нас.
— Вы ошибаетесь, я не Наместник, — он говорит вслух, для всех. — Наместник не способен действовать самостоятельно, он только тень Суперректора.
— Так кто же вы? — это Тим.
— Пантократор. Тот, кто был создан до Суперректора и отвергнут Высшими. Ваши братья решили, что дали мне слишком много власти, и испугались.
— Высшие не боятся.
Пантократор тонко улыбнулся.
— Сочли неразумным факт моего существования и решили прекратить этот процесс. Но я решил иначе.
— Понятно, — кивнул Тим. — Оторвали кусок Вселенной для своих экспериментов.
— Не совсем. Ваше общество стагнирует, Тим, вы остановились в своем развитии. Иерархия, патернализм, средневековье… Я пустил человеческую историю по другой траектории.
— Вы просто вернулись назад, в дикие времена homo naturalis. Войны, наркотики, преступления… Стоило ли?
— Иногда следует вернуться, чтобы повернуть в другую сторону.
— Ну и чем отличается ваше общество? Да, у нас ограничена свобода низших. У вас — высших. Вся элита на крючке у господа. Малейшее отступление от его воли — и «бич Храма» в кровь.
— Не малейшее. Очень значительное. Дитриха я предупреждал трижды.
— Он жив?
— Разумеется. Мы примирились. Я подробно описал ему ваше социальное устройство и особенности его нового положения дери. Вы быстро предоставили ему возможность проверить мои слова, попытавшись приказывать.
— Это была моя ошибка, — вздохнул Тим.
Пантократор улыбнулся.
— От этого уже ничего не зависело. Я бы все равно прекратил вашу деятельность. Я не хочу, чтобы здесь возникло общество всеобщей несвободы, подобное вашему.
— Что ж, надо платить за благополучие. А у вас нет ни благополучия, ни свободы.
— Свобода есть. Даже «бич Храма» не отнимает свободы воли. У приговоренного есть выбор: умереть или сдаться. У ваших дери нет никакого выбора. Пару веков назад тут один умник написал книгу «Благая весть от Пантократора», где ругал меня отвратительнейшим образом за то, что я оставил людям свободу. На пятистах страницах. «Если бы Пантократор любил людей — он бы лишил их возможности творить зло».
— Ну и что с ним сделали? — равнодушно поинтересовался Тим.
— Сожгли за ересь.
— Зачем же так?
— Действительно. Надо было отдать его кому–нибудь из вас в качестве дери. Пусть бы радовался. Пасси, между прочим. Вам бы подошел.
— Жаль!
— А вы никогда не думали, господа Высшие, что смертная казнь куда честнее вашей психокоррекции? Это настоящая игра взрослых людей. А вы относитесь к вашим homo naturalis, как к детям или душевнобольным.
Он весело обвел нас глазами. С какой–то черной веселостью. На этот взгляд можно было напороться, как на острие шпаги.
— А вы–то понимаете, в какую игру ввязались?
— Предполагаем.
— Знаете, о чем возвещают колокол и флейта?
Тим пожал плечами.
— О суде Пантократора. Встаньте!
