любой честный человек в России, от участкового инспектора райотдела милиции до генерала, всегда предпочтёт помогать нам. Думаете, людям не осточертело про «оборотней в погонах» каждый день слышать?
— Мне помнится, кое-где организации такого типа назывались «эскадроны смерти», — уклонившись от ответа по существу, президент произнёс эти слова со всей возможной неприязнью в тоне. — Бессудный террор, вы к нему призываете катиться? Вам не кажется, что…
— Ни в коей мере не кажется. — Фёст наконец нашёл должную пропорцию в тональностях и сути произносимых слов. — Если в стране парализована не только правоохранительная система, но у «элиты», по преимуществу, патологически деформированы архетипы[13] добра, зла, греха и в этом роде, терапией не обойдёшься. Хирургическое вмешательство рискованно, кроваво, но подчас неизбежно. Лучше ампутация ноги, чем газовая гангрена. Я учился на врача, я знаю.
И насчёт «бессудности» вы зря говорите. Особенно при нынешних «судах». После нескольких «показательных порок» все прочие сообразят, куда ветер дует. Когда-то Каддафи в Ливии проводил санитарную акцию под девизом: «Откуда у тебя это?» Любой гражданин, не способный документально подтвердить источники своего благосостояния, подвергался конфискации до уровня законного дохода. А наш великий полководец любил повторять: «Каждого интенданта после пяти лет службы можно вешать без суда».
Негуманно, разумеется, но тут уж или — или!
— Я убедился, что вы действительно сделали одно из величайших открытий в истории, — осторожно подбирая слова, ответил президент. — Вот бы я и посоветовал вам продолжить работу в этом направлении. Хотите, я распоряжусь, завтра же вам предоставят научно-исследовательский институт с необходимым финансированием? Мне трудно сразу вообразить все сферы применения вашего изобретения, но, безусловно, это будет революция в целом ряде областей…
Фёст рассмеялся, протянул руку и забрал бутылку с телевизионной подставки.
— Видите? Точно так я могу взять любую сумму из хранилищ форта Нокс, любого банка в любой точке Земли. Что мне ваше финансирование? Могу в одном месте взять атомную бомбу, в другом её взорвать. Но, предположим, я — пацифист, альтруист и гуманист. Если у вас хорошее воображение, представьте, что случится на планете, если о моей установке СПВ станет известно кому-то кроме нас с вами и тех людей, которые имели отношение к её созданию? Так что всё-таки сначала нужно привести страну и мир к более вменяемому состоянию, а уже потом…
Он прервал свои морализаторские речи. Заговорил коротко и жёстко.
— Вот список, просмотрите. — Вадим переложил на ту сторону лист бумаги. — В нём пятнадцать фамилий людей, крайне опасных для страны и общества. Вообще, с любой, самой толерантной точки зрения. Вдобавок каждый из них является вашим злейшим врагом, готовым на всё. Если вы об этом не догадывались — тем хуже для вас. Если догадываетесь, но чего-то выжидаете — рискуете опоздать.
Подождал реакции. Президент молчал, вглядываясь в список, будто впервые видел эти фамилии и старался их заучить наизусть.
— Против четырёх стоят крестики. Выборка случайная. Эти люди сегодня попадут в крайне неприятные и одновременно — вполне естественные эксиденсы. Так для них карта легла. Поверьте, каждый из них давно заслужил высшую меру, у нас, к сожалению, отменённую. Но судьба выше политических жестов. Поэтому, господин президент, я на этом с вами распрощаюсь. Не знаю, что к вам поступит раньше, сводки МВД или телевизионные новости. Мы своих комментариев в прессу давать не будем. «Брать на себя ответственность» — тоже. Случай и есть случай. Пусть журналисты поупражняются.
А вы изучите информацию, подумайте, напрягите свои службы. Хочется верить, они вам подтвердят, что ни один из тех, с кем случится до восхода солнца несчастный случай, невинным агнцем не был. Как минимум — со дня окончания средней школы. Я, возможно, снова повидаюсь с вами завтра в это же время. Или — несколько позже.
Экран телевизора погас, несколько секунд оставался черным, и снова на нём появилось изображение дикторши, бодрым и несколько взвинченным голосом продолжавшей сообщать слушателям итоги дни. Такого же, как все предыдущие, не лучше и не хуже.
ГЛАВА 18
Сорок восьмой Президент САСШ Джеральд Доджсон обратился к Императору возрождённой Российской Державы Олегу Константиновичу по полуофициальному каналу. Не напрямую, потому что специальной телефонной линии между Белым Домом и Кремлём ещё не было установлено, а через посольство, только что переехавшее из Петрограда. Заранее предупреждённые связисты быстро, как на фронте, протянули кабель особо защищённой связи с Моховой до Кремля. Поверху, по обычным столбам уличного освещения. Всего-то на полкилометра, даже меньше. К американскому линейно-батарейному коммутатору подключили свой, рассчитанный на пропуск специально модулированного сигнала.
— Я вас слушаю, Джеральд, — сказал Император, когда полковник с молниями на жёлтых петлицах подал ему трубку.
— Здравствуйте, Олег, — начал президент по русски. Имя американец произнёс легко, а на «Константиновиче» наверняка бы запнулся, отчего и пропустил.
«Интересные люди, — пренебрежительно подумал самодержец, — считают себя солью земли, а фонетикой не владеют. Любой русский свободно выговорит „Йокнапатофа“ или „Попокатепетль“, а эти… Даже выкарабкивающиеся на берег лягушки им не под силу».
Однако ответил вежливо:
— Рад вас слышать.
И тут же перешёл на английский. На очень хороший английский, оксфордский, по сравнению с которым луизианское произношение президента звучало забавнее, чем малороссийский крестьянский суржик.
— Вы первый, кто решил со мной поговорить напрямую. Официальные телеграммы с поздравлениями и аккуратные ноты наших европейских коллег не в счёт. Я это ценю.
— Разве вы не получили гораздо более тёплых писем от представителей родственных вам Виндорской, Голштейн-Готторпской и иных династий?
— Если бы даже и да, это не имеет принципиального значения. До тех пор, пока они не располагают в своих странах сколько-нибудь значительным влиянием. Вы это понимаете не хуже меня, Джеральд. Но не будем терять времени. Чем вызван ваш звонок? Неужели президент САСШ вспомнил далёкий тысяча восемьсот шестьдесят третий год?[14]
— Скорее — тысяча девятьсот тридцать первый.
— Продолжайте. — Олег закурил папиросу. Игра начинала удаваться.
— Я предлагаю вам личную встречу. На уровне официальной дипломатии это сложно. Но я знаю, что вы не только великолепный политик, но и учёный. Уссурийская тайга, вообще Дальний Восток входит в сферу ваших давних интересов. Сейчас у меня на столе лежит книга Олега Романова «По следам Арсеньева». На этот раз я правильно произнёс фамилию Владимира Клавдиевича?
«Не прост Джеральд, не прост», — подумал Олег.
Американец заговорил по-русски почти безупречно.
«Тем интереснее…»
— Слушаю дальше. — Император тоже вернулся к родному языку. Вообще, с точки зрения протокола, это не совсем верно — главы государств должны разговаривать каждый на своём, чтобы в случае чего недоразумения возложить на переводчиков, и суверенность, вдобавок, подчёркивается. Но сейчас считалось, что общение личное, с глазу на глаз, и Доджсон пытался заранее расположить к себе собеседника, с которым раньше не встречался.
— Может быть, вы возьмёте отпуск, и мы повидаемся… На острове Святого Лаврентия вас устроит?
— С удовольствием! Давно в те края собирался. Русский царь любит свою страну и должен знать её,
