Вы ведь наши обычаи знаете?
— Форстерович, — улыбнулся навстречу императорской улыбке президент.
— Так хочу тебе сказать, Джеральд Форстерович — я теперь имею право на ты обращаться, громадную ты только что ошибку совершил. — Олег Константинович просто лучился весельем и добрым юмором.
— Уточните, пожалуйста, — сам не понимая почему, напрягся президент. Нехорошим холодком вдруг за воротник рубашки повеяло.
— Да нет, ничего, настолько-то ты русский язык понимаешь, со всеми его сложными оборотами. А в психологии и геральдике — мимо пролетел. Орден принял, к сердцу прижал, за честь оказанную винишка пригубил. Только самую-самую тонкую детальку твоё трижды высшее образование понять не позволило. Минуты, чтобы догадаться — хватит?
На тридцатой секунде до Доджсона дошло. Ох, как дошло!
Если кавалер ордена Белого Орла — автоматически дворянин, а также — особа IV класса,[21] а Император — Всероссийский, несменяемый Предводитель дворянства да одновременно — глава орденского капитула, так кто теперь для него «их высокородие» господин Доджсон?
Тут, конечно, всё непременно сводилось к обыкновенной шутке, не феодальные времена всё-таки. Не потребует же от своего «сэра» английская королева громоздиться в седло и ехать освобождать Гроб Господень. И тем не менее…
Никто бы не помешал американскому президенту сорвать с шеи этот царский орден, хоть на пол бросить, хоть вежливо, с поклоном, в руки возвратить. Но — не сделал. Иначе — что дальше будет? Император сильнейшей на планете державы мгновенно из друга превратится в злейшего, смертельного врага. Самодержцы такого не прощают, времена ведь действительно грядут ох какие непростые. Союзниками (такими союзниками!) разбрасываться — себе дороже выйдет.
— Ты, Форстерович, теперь кто? — продолжал Олег Константинович. — Я твою американскую должность не беру. Там ты вольный владыка заморской державы, над своими людишками властен, в полном праве (а я тебя поддержу, хоть флотом, хоть танками). А на российской земле — видишь, как получается… Я ведь тебя за язык не тянул, первый ты мне сказал, что боишься наступления «нового феодализма»! Если опасаешься, так отчего же нам с тобой первыми на его наступление не среагировать? Целее будем!
Трудно — понимаю, демократические кандалы шагнуть не дают. Куда ж нам без «Либерте, эгалите, фратирнете»?
Если же «посмотреть с холодным рассудком вокруг», очень даже понятно — куда. Тем более — зачем.
Император видел, что Доджсон не по обстановке занервничал. А что, казалось бы, такого произошло? Ну, орденком его почтил, все иностранные лидеры постоянно друг друга чем-нибудь да награждают. Другое дело — никто, наверное, так вот грубовато не намекал… Да ничего, переживёт, одумается, когда хмель выветрится.
— Садись, садись, — указал рукой президенту на кресло Олег Константинович. — Шампанское — мы просто так выпили. По традиции. Сейчас Миллер нам чего-нибудь лучше принесёт…
Никто на свете не поверил бы, что американский президент, что называется, поплыл под психологическим натиском русского царя. При условии, что кому-нибудь на свете вообще позволили бы наблюдать подобную картину. Кроме адъютантов и камердинеров, естественно.
Император закурил свою обычную папиросу, трезвый что в алкогольном понимании, что в эмоциональном. Обратился к президенту, совершившему самую большую ошибку в своей жизни, попытавшись с Олегом Константиновичем разговаривать, как с каким-нибудь Каверзневым или Паттон- Фантон-де Вирайоном![22]
Прикиньте разницу. Одному — в двадцать лет поступить в самый престижный университет САСШ, имея за спиной родителей-миллионеров, два колледжа, чудесный жизненный опыт бонвивана и недельная поездка в Париж «по девочкам» мало отличалась от «простой» выпивки в кампусе с однокурсницами. Легкая и приятная жизнь. Президентом далеко не каждый станет, но правительственным чиновником или адвокатом с не меньшим заработком — гарантированно.
Другому, пусть и урождённому Великому князю — с десяти лет воспитываться в обычном кадетском корпусе, где никого не интересует твоё происхождение. Выживешь — молодец! Сломаешься — даже ротный воспитатель за тебя не ответит, не потянул парень — и всё на этом. Потом, в девятнадцать — три года самого тяжелого в России военного училища — Николаевского кавалерийского.
Кто не знает, как весь первый семестр кожа с бёдер и голеней до мяса стирается, а в седло каждый день садиться надо, хоть умри, — тот ничего не знает. И в двадцать два — погоны корнета. Служи, куда пошлют.
Никого твои весьма относительные шансы на опереточную должность Местоблюстителя не интересуют. Почти двадцать следующих лет и оттарабанил, только в Уссурийской тайге — четыре!
И вот напротив этого, битого-перебитого, почём фунт лиха до копейки знающего человека — целый президент. И даже — великой державы. Спокойный, сытый, мясом кормленный, как казаки и две недели, бывало, конским комбикормом питавшиеся, о «территориалах» выражались.
— Ты Джеральд, одну вещь пойми, — сказал Император, опрокинув очередную стопку и подождав, пока Доджсон сделает то же. — Через полчаса мы разойдёмся, весь наш забавный разговор тобою забудется…
— А тобою — нет? — спросил президент, начавший пьянеть быстрее и ощутимее.
— У меня такое поганое свойство, я за всю жизнь не забыл ничего. Ни одной прочитанной строчки, ни одной сказанной мне или мною фразы. Речь не об этом. Пожалуйста, запомни сам и передай всем тем, кого ты считаешь соотечественниками и коллегами, а я — нет. Я, собственно, для того и прилетел, чтобы довести до всех сравнительно вменяемых людей простейшую, по идее, мысль…
Секретарь поднёс президенту стакан с двойной дозой «Алкозельцера», да ещё и чашку кофе. Император рассмеялся. Обидно, разумеется.
— Миллер, мне ещё чарку, и огурец где-нибудь поищи…
Требуемое немедленно нашлось.
— Послушай меня, Джеральд Форстерович. Ни на какие твои прерогативы я не посягаю. Всё, что слышал, смело можешь на счёт моей весёлой натуры отнести. Люблю людей разыгрывать, с кадетского корпуса привычка осталась. Там без специфического юмора не выживешь. Но вот что своим друзьям передай. — Император снова подошёл к окну, опёрся о раму плечом, опять залюбовался серым штормовым океаном. — Россия никого сдавать не будет. Не в наших это привычках. Твоя Америка от внешнего вторжения защищена. Со стороны Канады на вас никто не нападёт. Мы через Берингов пролив — тоже. По мексиканской границе можете колючее заграждение под током моря и до моря создать. В десять колов. Ваше дело. У «Чёрного интернационала» авианосных эскадр в ближайшие двадцать лет не появится. Следовательно?
— Следовательно, нам никто не угрожает, — согласился Доджсон.
— Верно. И какой вам интерес в чужие дела путаться? Изоляционизм — великолепная политика для твоей страны. Живите и развлекайтесь. Был я как-то в Лос-Анджелесе, Голливуд видел. Давайте и дальше кино снимайте, мы вам в ближайшее время тоже заказики подкинем. Сценарии и артисты найдутся…
Олег Константинович хитро посмотрел на президента.
— Ты так и не догадался, в чём мой настоящий интерес?
— Прости, Олег, до конца не понял, — развёл руками Доджсон.
— Тогда слушай. Первое — я хочу, чтобы вы, американцы, и все, кто ещё считает себя европейцами, поняли — Россия больше никогда ни для кого каштаны из огня таскать не будет. Ни, как в тринадцатом веке, мы вас от монголов заслонять не станем, ни как во времена Наполеона, в ваши разборки не полезем. Есть такая, не очень благородная Русская присказка: «Умри ты сегодня, а я завтра». Вот на этом вся внешняя политика возглавляемой мною Державы и будет основываться. Отныне и века. Хватит! Наигрались во «всесветную отзывчивость». Второе — я очень хочу, прямо мечтаю, чтобы вы, европейцы и американцы, снова научились быть нормальными людьми…
