Канада

кто-то уже будет их поджидать? (Отец полагал, что если ранчо было пустым, когда его обнаружили, то и останется пустым, пока в нем есть нужда, — так уж была устроена его голова.)

Весь этот план, сказала мама, содержит слишком много незакрепленных частей. В нем слишком много деталей, которые могут дать сбой. Чем проще, тем надежнее. Она напомнила отцу о сложности схемы, поставившей его между индейцами и Дигби. Он не был достаточно осторожным, он посмотрел, пока рос в своей Глухомани, штат Алабама, слишком много гангстерских фильмов. Она отродясь ни одного не видела, ничего не знала о машине Бонни и Клайда, не знала о том, что сказал мне отец насчет его интереса к ограблениям. Однако теперь она была в деле.

Куда лучшим планом — поскольку простым — был такой: заменить номера «шевроле» на добытые отцом в Северной Дакоте, приехать в Крикмор, как он и предлагал, с утра пораньше, поставить машину за банком, не перед ним, у всех на виду; войти в банк, ограбить его, выйти, обогнуть здание, забраться в машину, где его будет ждать мама, лечь на заднее сиденье, а то и в багажник, а затем они уедут точно так же, как приехали. И никакой спешки. Все должно выглядеть естественно. Такой план хорош еще и тем, что основан на свойственном людям обыкновении не усматривать ничего примечательного в том, в чем сами они не участвуют. В том числе и в людях, которые появляются в пятницу в девять утра на улице Крикмора, Северная Дакота, — города, где никогда ничего примечательного не происходит.

В «хронике» мамы не сказано, какие возражения выдвинул против ее более простого плана отец. Поездка была долгой — четыреста миль. Они останавливались, чтобы поесть, заправлялись в Уинетте, провели в машине многие часы — времени на то, чтобы высказать все, что думал каждый, им хватило бы. Мама пишет только, что в конце концов она «убедила его»: самое правильное — заночевать в Глендайве, Монтана, и постараться, чтобы их там заметили, но в глаза не бросаться — ни там, где они остановятся, ни там, где будут есть. А на следующее утро встать, проехать оставшиеся до Крикмора шестьдесят миль, проделать задуманное и прямиком вернуться ко мне и Бернер. Мама сказала еще, что отцу хорошо бы надеть маску. Однако он отказался: в городе отца никто не знал, а лицо его и так уже было маской, само по себе. Красивой маской.

Задним числом представляется, что в выборе родителями маминого плана присутствовала злая ирония судьбы. Отцовский, при всех его потенциально слабых местах, мог сработать лучше. Все-таки отец потратил какое-то время (годы, быть может), обдумывая его и взвешивая детали, а самонадеянная идея мамы хоть и не привела к немедленному их задержанию, но тем не менее арест им обеспечила. «Бель-Эр» помнили в Крикморе с прошлого вторника, со времени, когда отец обедал там в «Таун-Дайнере». А в пятницу вспомнили и узнали — два человека, — пока машина стояла за банком и когда выезжала после ограбления из города. Ее мысленно взяли на заметку и дежурный глендайвского мотеля «Йеллоустоун», и шериф округа Доусон, увидевший грейт-фолские номера и наклейку армейского магазина на ветровом стекле. А тут еще забавный южный выговор отца и его манеры распорядителя торжественного обеда, летный костюм и армейского образца револьвер. Охранник банка заметил даже крошечные, обмахрившиеся дырки на плечах этого костюма. Охранник служил когда-то в ВВС сержантом и совершенно правильно догадался, что и дырки, и потемнения ткани оставлены на костюме капитанскими нашивками. Родители просто-напросто не понимали, что такое жизнь в затерянных посреди прерий городках, где каждый замечает все. Хотя ничто из перечисленного нельзя было непосредственно связать с нашими родителями (уже успевшими вернуться к нам в Грейт-Фолс), без запомнившегося многим «шевроле» никто и не подумал бы, что заметил какие-то вещи, не стал бы сопоставлять одну с другой или с тем, что заметили — не ведая того, но все же, как оно ни удивительно, заметили — другие люди. Впоследствии выяснилось, что отца никто в Крикморе не запомнил, однако, когда пришло время давать показания против него, он вдруг отчетливо вспомнился очень многим.

Я всегда гадал, о чем разговаривали в машине, которая пересекала центральную часть Монтаны, мать и отец, оставившие сестру и меня не так уж и далеко позади и летевшие с револьвером в сумке навстречу своей судьбе. Я всегда полагал, что разговор их был совсем не таким, какой представляется вам, — как это бывает и со многим иным. В моих (можете называть их так) фантазиях родители не спорили, не кипятились, не испытывали страха или ненависти друг к дружке. Отцу не приходилось уговаривать маму ограбить банк. (Необходимость в этом отсутствовала.) Мама не перечисляла ему причины, по которым ограбление следовало счесть ненужным. (Оно было делом уже решенным.) Отец думал о том, что деньги поправят нашу жизнь, позволят ему преуспеть, сохранить семью, а всем нам — окончательно обосноваться в Грейт-Фолсе и жить как нормальные люди. (Он это уже говорил.) Или же, придя к заключению, что он неудачник, превративший нашу жизнь черт знает во что, изнывал от желания совершить нечто из ряда вон выходящее (куда более значительное, чем продажа ранчо или автомобилей — или кража коров), нечто способное либо сделать нашу жизнь обеспеченной, либо не оставить от нее камня на камне, да так, что пути назад у нас уже не будет. Если принять во внимание переменчивость и опрометчивость отца, верным могло быть любое из двух или оба вместе. Однако ясно было, что получить он хочет больше каких-то двух тысяч долларов, которые придется отдать индейцам, — с ними он мог уладить все, и не грабя банк. Большее, что бы оно собой ни представляло, — вот чем стало для него это ограбление.

С мамой все, разумеется, было иначе. Очевидной авантюристкой она не была и умом обладала здравым. Родители мамы воспитали в ней трезвость, способность воспринимать тонкие различия и умение видеть альтернативное будущее, которое можно создать для себя даже в тридцать четыре года. Но, поскольку она согласилась сделать все это — поехать с отцом, составить более простой план, сидеть в машине и ждать, вести ее после ограбления, — поскольку она была весела и шутила с нами за ночь до этого, приходится признать, что на ограбление мама пошла если и не охотно, то, по крайней мере, сознательно, с какими-то идеями касательно того, что сразу после него жизнь ее может перемениться к лучшему.

Поразмысли мама как следует, она увидела бы свою ошибку, поняла бы, что они могли просто оставить дом и те немногие пожитки, какие в нем находились, и среди ночи уехать из города. После того как отец покинул военную службу, Грейт-Фолс перестал отличаться чем-либо от других городов. И мама, и он терпеть не могли скопидомствовать — кроме «шевроле» и пары детей у них почти ничего и не было. Мозг мамы просто-напросто не потрудился пройти вдоль избранного ею пути достаточно далеко. Потому что, потрудившись, он увидел бы пугающую неопределенность конечного результата.

Я полагаю — а прошло уже пятьдесят лет, — что новые для нее чувство свободы и облегчение, неожиданно возникшие, пока Бев рыскал по бесплодным землям Дакоты в поисках пригодного для ограбления банка, заставили Ниву прийти к замечательно неверному заключению: ограбление — это риск, который позволит ей с большей легкостью получить то, чего она жаждет. Она совершила просчет, не сильно отличавшийся от того, что подтолкнул ее к браку с Бевом Парсонсом, — просчет, внушенный маме желанием бросить жизнь, которую она вела, и начать другую, которая могла бы, наверное, оказаться более увлекательной и полной неожиданностей, да не оказалась. Получив половину добычи, она не обязана была бы возвращаться к обратившемуся для нее в позор существованию, которым наделил ее тот, первый просчет. Ограбление могло представляться маме выбором лучшим, чем ночное бегство, после которого она проснулась бы притащившей с собой все то, чем была сыта по горло, в каком- нибудь пропыленном, чужом ей Шайене, штат Вайоминг, или в Омахе, штат Небраска. В «хронике» мама пишет, что по пути в Крикмор она, не зная, сколько денег им удастся взять, но полагая, что немало, сказала мужу: когда с ограблением будет покончено, она заберет половину добычи, а с нею и обоих детей и уедет. По ее словам, отец рассмеялся и ответил: «Ладно, подождем и посмотрим, что ты скажешь потом».

Я думаю, маму зачаровывало само приближение к «точке невозврата» — на всем пути, пока они разговаривали, делились сокровенными мыслями, обменивались ласковыми словами, ведь жизнь их, говоря формально, еще не изменилась. Они еще не обратились в преступников. Поразительно, как далеко способна простираться наша нормальность, как долго удается нам удерживать ее в поле зрения, — словно плот наш уносит в открытое море, а полоска берега все сокращается и сокращается в размерах. Или воздушный шар поднимается в небо, подпираемый столбом воздуха прерий, и земля под нами ширится, уплощается, становится все более неразличимой. Мы замечаем это — или не замечаем. Но мы уже зашли слишком далеко, и все для нас потеряно. Думаю, из-за сделанного нашими родителями страшного выбора я в равной