наполненных первым снегом зимы. Мы с Чарли сидели в его складных алюминиевых шезлонгах на выходе скальной породы и смотрели вниз, на раскинувшееся по берегу Саут-Саскачеван ячменное поле, — туда некоторое время назад опустился огромный косяк гусей. Птиц к этому полю слеталось все больше и больше, они приземлялись на еще остававшиеся не занятыми участки и сразу же принимались кормиться. От начала охотничьего сезона нас отделяла всего неделя. Мы приехали к реке, чтобы оценить поведение гусей, определить, какие поля они выбирают, выяснить, сколько их здесь, в каких местах еще уцелела стоячая вода, а в каких она высохла, и прикинуть, где лучше вырыть окопчики для стрелков. Хоть мне и было неуютно рядом с Чарли, я все равно с интересом слушал его, перенимая то, чем он мог со мной поделиться, поскольку ничего не знал ни об охоте, ни об охотниках, ни о стрельбе по гусям.
В тот день Чарли распустил свои черные волосы и облачился в трикотажную рубашку, не закрывавшую его коротких, покрытых узлами мышц рук; он сидел, скрестив их на груди, отчего она казалась более широкой и мощной. Оба его предплечья украшались татуировками — одна изображала улыбавшееся лицо женщины с пышными, как у самого Чарли, волосами кинозвезды и подписью
— Канадцы — люди пустые, — сказал он после того, как заявил, что стать одним из них мне вряд ли захочется.
Этого я не понял. Я всего лишь хотел учиться, как другие дети, в школе, не отставать от них. И полагал, что предметы в канадских школах преподаются те же, что и в американских. Дети в автобусе выглядели так же, как я. Они говорили по-английски, у них были родители, и одежда их ничем от моей не отличалась.
— Зато американцы заполнены до отказа, — продолжал Чарли, — враньем, вероломством и склонностью к разрушению.
Он не отрывал бинокль от глаз, из сигареты поднимался, завиваясь в теплом воздухе, дымок.
— Твои родители банк ограбили, верно?
Мне не понравилось, что он знает об этом. А просветил его, надо полагать, Артур Ремлингер. Однако отрицать все я не мог. И не думал, что сказанное Чарли об американцах верно, пусть даже мои родители банк и ограбили.
— Да, — сказал я.
— Ну и молодцы.
Чарли опустил бинокль и повернулся ко мне, расширив глаза, — лицо его со слишком большими скулами, густыми бровями и крепкой нижней челюстью приобрело гротескный вид. На белке одного из синих глаз Чарли — левого — сидело, никуда не деваясь, кровавое пятнышко. Я не был уверен, зряч этот глаз или нет.
— Мои родители жили в землянке, в Лак-Ла-Бич, это в Альберте, и померли от чахотки, оба, — сказал он. — Для них такое ограбление было бы большим шагом вперед.
— А по-моему, это неправильно, — возразил я, имея в виду не смерть его родителей, а ограбление банка моими. Случившееся с ними уже казалось мне очень давней историей, хоть мы с Бернер и навещали их в тюрьме Грейт-Фолса всего несколько недель назад.
Чарли кашлянул в ладонь, выплюнул в нее что-то густое, изучил его и отбросил.
— Когда я спускаюсь туда, вниз, — сказал он, — в меня что-то входит. А когда возвращаюсь в Канаду, то выходит.
Он уже говорил мне, что в прошлом основательно поколесил по Америке — побывал в Лас-Вегасе, Калифорнии, Техасе. Но потом что-то произошло — Чарли не сказал, что именно, — и теперь путь туда ему заказан.
— Тут все выдохлось, — сказал он. — Они думают, их правительство обманывает. Ничего подобного. Это место только и ждет, когда его ветром сдует.
Я решил, что Чарли говорит о здешних краях, не обо всей Канаде, о ней он, скорее всего, ничего и не знал. Он положил бинокль на землю у своего шезлонга. В двухстах ярдах под нами воздух наполнился черно-белыми гусями, их резкими криками. Они садились на землю и взлетали, хлопая крыльями, уступая друг другу место, играя и дерясь.
— Через шесть недель тебе захочется убраться отсюда куда подальше, можешь мне поверить, — сказал Чарли. — Тут такая Сибирь начнется. И на твоем месте я бы отправляться отсюда на север не стал.
— Почему мистер Ремлингер совсем не разговаривает со мной? — спросил я, поскольку именно это мне и хотелось узнать.
Чарли снял с колен винтовку, аккуратно приложил ее к плечу, так и оставшись сидеть в шезлонге. Я решил, что он просто целится во что-то, как делал нередко.
— Я в его дела не мешаюсь, — ответил он.
И, откинувшись, чтобы приобрести устойчивость, на туго натянутые полоски нейлона, из которых состояла спинка шезлонга, направил дуло винтовки на одного из двух замеченных нами койотов. Тот трусил в сотне ярдов от нас по длинному голому бугру — ячмень там не рос, — направляясь к другому такому же, чтобы подобраться под его прикрытием поближе к гусям. Второй койот стоял еще дальше, за грудой камней, наваленной при расчистке поля. Стоял неподвижно, молча наблюдая за первым. Я тоже молчал.
Чарли опустил винтовку, смерил взглядом расстояние, глубоко вдохнул и выдохнул, прикусил зубами остаток сигареты, снова прицелился, взвел курок, еще раз вдохнул воздух, выпустил его через нос, выплюнул сигарету, вдохнул снова и нажал на спусковой крючок — винтовка оглушительно выстрелила. Я сидел совсем рядом с ним.
Пуля ударила в землю за первым койотом. Даже на таком расстоянии я увидел облачко пыли и услышал, как она вошла в солому. Второй койот немедля пустился наутек, выкидывая длинные задние лапы вперед — так, что они ударялись о землю перед его грудью. Он оглянулся и вдруг продемонстрировал способность бежать и вперед, и вбок сразу. Стая гусей под нами издала могучий, пронзительный, испуганный вскрик и поднялась в воздух. Все они одновременно, но без особой спешки снялись со стерни, как будто вздыбилась огромная волна, — тысяча, а то и больше, гусей (несчетное, если правду сказать, количество), — хлопая крыльями, крича, набирая высоту, и отлетели в сторону, точно одно громогласное существо.
Койот, в которого стрелял Чарли, постоял, глядя, как гуси взлетают и описывают круг. Потом повернул морду к нам — двум неразличимым точкам и маячившему в сотне ярдов за нами грузовичку. Сложить все это в одно — точки, звук выстрела, облачко пыли, неожиданный взлет гусей — он не мог. Он посмотрел вверх, на огромную, кружившую в небе над ним стаю, почесал себя задней левой лапой за ухом, вытягивая шею, чтобы лапе легче было добраться до зудливого места, встряхнулся, снова оглянулся на нас и затрусил следом за своим товарищем — несомненно, туда, подумал я, где паслись другие гуси.
— Я с этим чертовым псом еще повстречаюсь, вот увидишь, — произнес Чарли тоном, говорившим, что промах его ничего не значит, что он просто упражнялся в стрельбе. Он выщелкнул из винтовки гильзу, потянулся к лежавшему, дымясь, на земле окурку. — Раскусить этот мир можно — и я его раскусил. Он думает, ему ничто не грозит. А его смерть играет с моей в кто кого. Смешно. Мне это известно, а ему нет.
— Так что насчет мистера Ремлингера? — спросил я.
— Я же сказал, я в его дела не мешаюсь. — Чарли снова вставил сигарету в губы, вид у него был раздраженный. — Он со странностями. Каждый из нас кому-нибудь непонятен, а?
Смысла последней фразы я не уяснил, но переспрашивать не стал. Я уже говорил, мне было неуютно в обществе Чарли Квотерса. Его причастность к жизни, как мне представлялось, была слишком сильно замешана на смерти. Это означает, думал я, что ему все безразлично. Если бы я дал Чарли возможность показать мне эту сторону его натуры, он наверняка показал бы или рассказал о ней, но у меня такого намерения не было. Так что больше я в тот раз ничего нового не узнал.
