Хотя, конечно, ни Бриджет, ни миссис Гловер не получили приглашения в «Беркли», а Бриджет и вовсе не бывала в лондонских и, если уж на то пошло, ни в каких других отелях, разве что заглянула одним глазком в вестибюль «Шелбурна», когда ждала посадки на паром в ирландском порту Данлири, чтобы отправиться в Англию, «сто лет назад». Миссис Гловер, напротив, заявляла, что «прекрасно знает» манчестерский отель «Мидленд», куда один из ее бесчисленных племянников «не однажды» приглашал их с сестрой на ужин.
Так получилось, что на эти выходные домой приехал Морис, который совсем забыл («Можно подумать, он когда-нибудь знал», — бросила Памела), что попал как раз на день рождения Урсулы. Он изучал право в оксфордском Баллиол-колледже и был студентом последнего курса, отчего, по мнению Памелы, «заносился еще больше прежнего». Похоже, родители тоже не особенно его жаловали.
— Он — мой? Это точно? — Урсула своими ушами слышала, как Хью допытывался у Сильви. — У тебя, случаем, ничего не было с этим занудой из Галифакса, с владельцем фабрики?
— Ну у тебя и память! — рассмеялась Сильви.
Памела, оторвавшись от учебников, сделала прелестную открытку — коллаж из цветов, вырезанных из журналов Бриджет, а вдобавок испекла свое знаменитое (по крайней мере, в пределах Лисьей Поляны) печенье «малютка».
Она готовилась к поступлению в Гертонский колледж Кембриджа.
— Героиня Гертона, — повторяла она с огоньком в глазах. — Подумать только.
Они учились в одной школе, но Урсула — классом младше. Лучше всего ей давались древние языки. Сильви говорила, что не видит смысла в изучении латыни и греческого (сама она никогда ими не занималась и, видимо, чувствовала, что это пробел). А Урсулу как раз привлекали те слова, в которых слышался шепот древних некрополей («Хочешь сказать „погост“ — так и говори», — негодовала миссис Гловер).
На день рождения пригласили Милли Шоукросс; она пришла заблаговременно, оживленная как всегда. В подарок Урсуле она принесла набор милых бархатных ленточек для волос, купленных на карманные деньги в галантерейной лавке. («Чтобы неповадно было косы обрезать», — с удовлетворением поддел Урсулу отец.)
Морис привез с собой двух приятелей: Гилберта и какого-то американца Хауарда («Зовите меня, как все, — Хауи»); гостей пришлось уложить на единственной кровати в гостевой спальне, отчего Сильви, судя по всему, занервничала.
— Ложитесь валетом, — резко сказала она. — Или же один из вас может перейти в мансарду — на раскладушку в «Депо». — Так у них в доме называлась бывшая спальня миссис Гловер, которую теперь занимала игрушечная железная дорога Тедди.
Джимми тоже был допущен к паровозикам.
— Шестерит на тебя, да? — уточнил Хауи у Тедди и при этом так взъерошил волосенки Джимми, что едва не сбил того с ног.
Американское происхождение Хауи придавало ему особый шик, хотя Гилберт был куда интереснее: мечтательный, яркий, ни дать ни взять киноактер. И его имя, Гилберт Армстронг, и положение его отца (судья Верховного суда), и образование (независимая школа Стоу) — все указывало на статус безупречного англичанина, однако его мать происходила из старинного рода испанских грандов. («Цыгане», — заключила миссис Гловер, которая считала таковыми почти всех иностранцев.)
— Надо же, — шепнула Милли Урсуле, — до нас снизошли сами боги. — Сцепив перед собой пальцы, она подергала локтями, как крылышками.
— К Морису это не относится, — ответила Урсула. — Кто всем действует на нервы, того живо турнут с Олимпа.
— Самомнение богов, — проговорила Милли, — какое прекрасное заглавие для романа.
Милли, разумеется, хотела стать писательницей. Или художницей, или певицей, или танцовщицей, или актрисой. Ей подошла бы любая профессия, гарантирующая известность.
— О чем шепчемся, крошки? — спросил Морис.
Морис был весьма чувствителен — кое-кто даже сказал бы «сверхчувствителен» — к критике.
— О тебе, — ответила Урсула.
Морис пользовался большим успехом у девушек, что вызывало бесконечное удивление женской половины семейства. Да, у него были светлые, будто уложенные в парикмахерской волосы и — благодаря занятиям греблей — накачанные мускулы, а обаяния — ни на грош.
Гилберт тем временем целовал ручку Сильви («Ах, — прошептала Милли, — непревзойденная галантность»).
Когда Морис знакомил Сильви с друзьями, он назвал ее «моя старая матушка», и Гилберт сказал:
— Вы слишком молоды, чтобы быть чьей-либо мамой.
— Я знаю, — ответила Сильви.
(«Довольно одиозный тип», — вынес свой вердикт Хью. «Ловелас», — поддакнула миссис Гловер.)
Казалось, троица молодых парней заполонила всю Лисью Поляну, дом будто сжался в комок, и Сильви с Хью облегченно вздохнули, когда Морис позвал друзей «на экскурсию по окрестностям».
— Отличная мысль, — одобрила Сильви, — нужно дать выход накопившейся энергии.
Все трое, как олимпийцы (не боги, а спортсмены), выбежали в сад и принялись гонять мяч, который Морис нашел в комоде у двери. («Он — мой», — заявил Тедди в пространство.)
— Газон загубят, — сказал Хью, наблюдая, как парни с хулиганским гиканьем носятся по лужайке и взрывают дерн подошвами грязных ботинок.
— О! — восхитилась только что приехавшая Иззи, которая сразу обратила внимание на атлетическое трио за окном. — Ты посмотри, какие красавцы, а? Чур, я одного себе возьму, можно?
С головы до ног укутанная в лисье манто, Иззи провозгласила:
— Я с подарками, — это заявление оказалось совершенно излишним, поскольку она вся была увешана свертками разнообразных форм, в дорогой упаковке, — для любимой племяшки.
Урсула покосилась на Памелу и виновато пожала плечами. Памела закатила глаза.
Урсула не виделась с Иззи уже несколько месяцев: в последний раз они с Хью буквально на минуту заехали в Суисс-Коттедж, чтобы отвезти Иззи ящик с дарами природы, — в Лисьей Поляне выдался небывалый урожай. («Кабачки? — недоумевала Иззи, разглядывая содержимое ящика. — И что прикажете с ними делать?»)
До этого Иззи как-то раз приехала к ним на выходные, но общалась исключительно с Тедди: водила его на дальние прогулки и без умолку засыпала вопросами.
— По-моему, она его отрезала от стада, — поделилась Урсула с Памелой.
— Зачем? — спросила Памела. — Чтобы съесть?
На допросе с пристрастием, который учинила ему Сильви, Тедди не сообщил ничего путного о причинах такого внимания со стороны тетки.
— Спрашивала, чем я занимаюсь, как дела в школе, какие у меня увлечения, какая любимая еда. С кем дружу. И все такое.
— Не иначе как вознамерилась его усыновить, — сказал Хью жене. — Или продать. Уверен, за Теда предложат хорошую цену.
Сильви пришла в ярость:
— Не смей говорить такие вещи, даже в шутку.
Но Иззи столь же внезапно утратила всякий интерес к Тедди, и эта история была забыта.
В первом распакованном свертке оказалась пластинка Бесси Смит, которую Урсула тут же поставила на патефон, привыкший к Элгару и к любимой опере Хью — «Микадо».
— «Сент-Луис блюз», — назидательно сказала Иззи. — Послушайте, как звучит корнет! Урсула обожает эту музыку.
(«В самом деле? — Хью повернулся к Урсуле. — А я и не знал».)
Вслед за тем появилось изящное переводное издание Данте в тисненом сафьяновом переплете. Далее на свет была извлечена атласная, с кружевными вставками ночная сорочка от «Либерти» — «как ты