гораздо моложе. Урсула помогла ей поправить косметику и вытереть слезы, причину которых узнавать совершенно не хотела.
— Это все Никки, — объяснила девица. — подонок. Твой-то парень — залюбуешься, может, сообразим на четверых? Закатимся в «Риц», я вас проведу в бар «Риволи» — у меня там швейцар знакомый.
— Понимаете, — неуверенно начала Урсула, — парень этот на самом деле мой брат, и мне кажется…
Довольно ощутимо ткнув Урсулу под ребра, девица хохотнула:
— Шучу-шучу. Вы, подружки, его вдвоем, небось, заездили, а?
Она предложила Урсуле сигарету, от которой та отказалась. У нее был золотой портсигар, с виду очень дорогой.
— Подарок, — уточнила девица, перехватив взгляд Урсулы, захлопнула портсигар и дала посмотреть из своих рук.
На крышке была изящная гравировка броненосца, а ниже надпись: «Ютландия». Урсула знала, что на внутренней стороне крышки есть вензель из переплетенных букв «А» и «К» — «Александр Крайтон». Она инстинктивно потянулась к портсигару, но девица, отдернув руку, сказала:
— Ладно, пойду. Я теперь в полном ажуре. А ты, я вижу, ничего, душевная, — добавила она, будто от нее требовалась характеристика Урсулы. — Меня, между прочим, Рене зовут, на случай, если когда-нибудь опять столкнемся, хотя сомневаюсь, что мы живем в одном, так сказать,
Произношение у нее оказалось безупречным — Урсулу это поразило. Она пожала протянутую ей руку и сказала:
— Рада знакомству. Меня зовут Урсула.
Напоследок девица (Рене), одобрительно глянув на себя в зеркало, бросила: «Ну,
Когда Урсула вернулась в кофейный зал, Рене проигнорировала ее полностью.
— Какая странная девушка, — обратилась Урсула к Милли.
— Весь вечер строит мне глазки, — признался Джимми.
— Не того сада ягода, согласен, дорогой? — сказала Милли, с утрированной театральностью хлопая ресницами в его сторону.
—
Веселой троицей они обошли множество злачных
— Обалдеть, — выговорила Милли, когда они вышли из клуба на Орандж-стрит и поплелись домой, — это было что-то с чем-то.
— Странное
Это было любимое словечко Иззи; в устах такой, как Рене, оно звучало дико.
— Дай мне слово, что не погибнешь, — сказала она Джимми, когда они ощупью, как слепцы, брели к дому.
— Уж постараюсь, — ответил Джимми.
— «Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями: как цветок, он выходит и опадает; убегает, как тень, и не останавливается».
Накрапывал мелкий дождь. Урсуле захотелось достать носовой платок и вытереть крышку гроба. С противоположной стороны свежевырытой могилы Памела и Бриджет, словно две колонны, поддерживали Сильви, которая, как могло показаться, едва стояла на ногах от горя. Сердце Урсулы каменело и сжималось при каждом рыдании, вырывавшемся из груди матери. В последние месяцы Сильви обращалась с Хью неласково, и теперь ее великая скорбь выглядела показной.
— Не суди слишком строго, — сказала Памела. — Со стороны трудно понять, что происходит между супругами, у каждой пары все по-своему.
Джимми на прошлой неделе был отправлен в Северную Африку и не смог получить отпуск, чтобы приехать на похороны отца, зато в последнюю минуту появился Тедди. Безупречно элегантный в своей летной форме, он вернулся из Канады с «крылышками» («Чисто ангел», — восхищалась Бриджет), и теперь его часть базировалась в Линкольншире. Во время похорон Тедди и Нэнси держались бок о бок. Насчет своей работы Нэнси помалкивала («бумажная волокита»), и Урсула распознала завесу подписки о неразглашении.
Церковь была переполнена, проститься с Хью пришла почти вся деревня, но в его похоронах было кое-что необычное, как будто отсутствовал самый главный участник церемонии. Его действительно не было. Так пожелал бы и сам Хью. Однажды он сказал Урсуле: «Хоть в помойку меня выбросьте, я возражать не буду».
Обычная панихида — воспоминания и общие слова — была щедро приправлена цитатами из англиканского канона, но Урсула поразилась, насколько близко викарий знал Хью. Майор Шоукросс прочел довольно трогательную выдержку из «Заповедей блаженства», а Нэнси продекламировала «одно из любимых стихотворений мистера Тодда», что оказалось полной неожиданностью для всей женской половины семьи: они даже не подозревали, что Хью питал слабость к поэзии. Оказалось, что Нэнси замечательно читает стихи (на самом деле получше, чем Милли, которая переигрывала).
— Роберт Льюис Стивенсон, — начала Нэнси. — Это будет к месту в пору тяжких испытаний.
(«Ерунда, конечно, — шепнула Памела, — но, как ни странно, утешает».) Стоя у края могилы, Иззи пробормотала себе под нос:
— У меня ощущение, будто я жду чего-то ужасного, а затем понимаю, что оно уже произошло.
Иззи вернулась из Калифорнии за считаные дни до смерти Хью. Она летела от Нью-Йорка до Лиссабона рейсом компании «Пан-Американ», а потом до Бристоля — самолетом «Би-Оу-Эй-Си».
— Я видела из иллюминатора два немецких истребителя, — рассказала она, — клянусь, я подумала, что они будут нас атаковать.
По ее словам, она решила, что ей, как англичанке, не к лицу в военное время отсиживаться среди апельсиновых рощ. Праздное времяпрепровождение, сказала она, это не для нее (Урсула, правда, считала, что как раз для нее). Она надеялась, что ее пригласят писать сценарии, как приглашали ее знаменитого мужа-драматурга, но за все время получила только один заказ — на «глупейшую» историческую драму, которая накрылась раньше, чем вышла из-под ее пера. Урсула заподозрила, что сценарий попросту недотягивал до нужного уровня («слишком остроумный»). Зато серия про Августа получила продолжение:
