«При чем тут «виноват», «не виноват». Дело в другом…»
«Тогда я не знаю, – слегка рассердился Ига. Потом сказал себе: – Ладно, не горюй. Многие существуют и вообще не строят никаких конструкций. Никогда. Ни о каких линиях и меридианах не думают. Живут и в ус не дуют!»
«А многие – строят, – словно сказал кто-то Иге со стороны. – Только, наверно, каждый по-своему…»
Но дальше поразмышлять не удалось. Он был уже у костра. Пламя жарко дохнуло ему на ноги. Стреляли угли. Ига присел на корточки и стал смотреть в огонь.
– Где ты гулял? – шепнула оказавшаяся рядом Степка. – Я боялась…
– Вот глупая, отойти нельзя? Я книма провожал, заговорился с ним.
– О чем?
– О жизни, – сказал Ига.
– А! Знаю… Я тоже о ней думала. Сейчас…
Игу кольнуло беспокойство.
– И что надумала?
– Ну… Ига я не хочу домой. Вот так бы путешествовать всю жизнь. С ребятами… и с тобой. Забавно, да?
Он привычным уже движением притянул ее к себе.
– Эх, Степка ты, Степка… Всю жизнь так не получится. Все равно надо возвращаться…
– Я знаю. Только не хочется.
– Зато завтра полетим на ступе! До самого дома! Разве плохо?
Степка только вздохнула, повозилась под боком, притихла.
Соломинка сказал, что пора спать. Надо залить костер, а дежурить никому не надо. Здесь безопасно.
Власик спросил:
– А три наряда на камбуз мне считаются? Это ведь все-таки я нашел скважину…
– Считаются, считаются, – сказал Пузырь. – Они не за скважину, а за то, что поперся в лес без спросу.
– Конечно, считаются, Пузырь правильно говорит, – подтвердил Соломинка. – Только… я их отменяю. Я тогда так, с испугу…
4
Перед сном договорились, что в полет отправятся с первыми лучами. Но какое там! Проспали самым бессовестным образом. Всех разбудила телефонная трель. Маргарита Геннадьевна хотела знать, почему ее племянник – вопреки своим наичестнейшим обещаниям! – не выходит вовремя на связь.
– Я просто в панике! Что с вами случилось?
Власик не стал юлить:
– Тетя Рита, ничего не случилось! Проспали! Сейчас отправимся домой и будем очень скоро! Честное лопухастое!
Степка сонно поморгала и хихикнула:
– Власик, а у тебя уши стали малость оттопыренные!
– Да, я заметил, – с удовольствием сказал Власик. – А у тебя… тоже.
– Ага. Забавно, да?
Забрели по щиколотку в воду, умылись. Наскоро попили чаю со вчерашними бутербродами. Уложили в лодку ненужное теперь имущество, укрыли парусом. Книму можно верить – ничего не пропадет. Ёжика (который так и не нашел здесь соплеменников) опять поселили в корзинке. Казимир Гансович дал понять, что двинется домой своим ходом. Малые Репейники недалеко, не Африка, а он… Птица он все-таки или кто?
– Вы замечательная птица, Казимир Гансович, – сказал Лапоть и поправил на гусиной шее кожаный бантик.
Соломинка скомандовал занять места. Заняли. Ой-ёй, чугун остыл за ночь, сидеть было неуютно.
– Ничего, нагреем, – решил Соломинка. – Ига, стартуй!
«А вдруг не послушается? Остывшая-то…»
Но ступа послушалась сразу.
Сделали над Одиноким Петухом прощальный круг и взяли курс на юго-запад (зюйд-вест!), домой.
Этот полет оказался не похож не похож на прежний, ночной. Не было той таинственности, того замирания. Но все равно было радостно! Будто в открытой кабине самолета! Или, вернее, в гондоле аэростата, который мчится над Плавнями на двадцатиметровой высоте. Подниматься выше Ига не стал – когда летишь невысоко, лучше заметна скорость.
В руках у штурмана Лаптя трепетала и рвалась на встречном ветру карта. Теперь не нужно было следовать изгибам Гусыни и проток, штурман указывал прямой курс. А это – в три раза ближе! Власик непрерывно водил туда-сюда объективом камеры, а потом вздохнул – кончился аккумулятор. Власик взялся было за журнал, но его листы затрепыхались сильнее, чем карта, много не попишешь…
Солнце стояло уже высоко, светило со спины и чуть слева. Его отражение слепящим бликом неслось за ступой по руслу Гусыни, по мелки озеркам и зеркальцам воды в камышах. А тень ступы мчалась справа и впереди. Летящий навстречу воздух трепал волосы и оттопыренные уши. Степка улыбалась, забыла, что ей не хочется домой (надолго ли забыла?).
Иногда можно было различить, как внизу, среди камышей мелькают белые гипсовые ступни. Атлет Жора не отставал от друзей…
Казимир Гансович летел следом и, в отличие от Жоры, порой отставал. Тогда Ига просил ступу: «Пожалуйста, потише…»
Генка и Пузырь сидели так, что лететь им пришлось спиной вперед. Это им надоело, они повозились и сели ногами наружу.
– Вот загремите в болото… – сказал им Соломинка. Но не запретил по-командирски, и они, ответив «не-а», полетели так дальше. У Генки ветром сорвало сандалету.
– Я говорил, – проворчал Соломинка. Пришлось тормозить и снижаться. Внизу на крохотном островке подпрыгивал и махал пойманной сандалетой мохнатый чука. Бросил Генкину обувку в ступу, словно мячик в баскетбольное кольцо. Чуке крикнули «Спасибо!» и полетели дальше.
На одном из островков увидели маленького дракона (возможно, вчерашнего). Он сперва бросился в бега, потом остановился и помахал аэронавтам трехпалой зеленой лапой. Ему тоже помахали…
Примерно через час вдали, на фоне синего озера, показались Малые Репейники – со знакомыми колокольнями и башнями монастыря, с темной гущей садов.
– Где приземляться-то будем? – спросил Ига. – На Соломином дворе?
– Не перед городской же управой, – хмыкнул Пузырь.
Игу осенило:
– А давайте перед музеем! Прямо на той тумбе, в пустом фонтане! Ступе там самое место! Будет как экспонат и как памятник Ядвиге Кшиштовне! Яков Лазаревич знаете как обрадуется!
– Будет скандал, – засомневался Лапоть. – Зачем нам лишние сенсации?
– Подумаешь! – не сдавался Ига. – Не видали в Репейниках сенсаций, что ли?.. А если приземляться у Соломинки, родители могут в обморок похлопаться!
Соломинка сказал, что его родители видали всякое. Но потом согласился, что посадка на постамент внутри фонтана – дело интересное. Эффектное. Вроде как торжественное возвращение победителей.
– А ступу, кроме нас, оттуда все равно никто не сдвинет. Заклиналку-то знаем только мы!
– И когда захотим покататься – сразу сели и поехали! – добавил Генка.
– Ага, дома узнают – покатаешься. Засадят на неделю без выхода на улицу.
– Если засадят, я знаю, как тогда быть!
– Ах, ну конечно, – сказал Пузырь.
– Можно приходить и отправляться в полет в сумерках, – рассудил Лапоть. – Никто не заметит.
