существует порядок, и капусту надо ставить самой последней в ряду. Смотри, расчет прост: сколько стоит капуста?
ДОРА. Франк девяносто.
ШЕФ. Правильно. И килограммом капусты семья живет два дня. Два дня. Тогда мы должны были бы обнищать и закрыть лавочку. Наша аренда слишком высока, чтобы капусту продавать. Но тебе пришлось бы продавать и свеклу, и кукурузу кормовую, если бы я их заказывал. Мы не продаем суповых наборов, Дора. Мы — не лавочка суповых наборов! Значит, в первом ряду у нас: спаржа, кресс-салат, черный корень, — и все вымытое, видишь? Салат китайский в первом ряду, канадский ранет с октября по ноябрь, а с ноября это уже складской фрукт. Но наше предприятие не занимается складским товаром. В первом ряду сидит нежнейший швейцарский горошек и простой горошек, понимаешь? Но не фасоль, фасоль в лучшем случае в третьем ряду, а возле свекла молодая с листьями и дурацкий тапинамбур. В первый ряд эта штука у меня никогда не проникнет, хотя по цене она трижды перекроет кресс-салат. Да только и в жизни самому ценному тоже не удается проникнуть в первый ряд, если лицо у него, как у семенного картофеля на третьем году в клети. Но ты это все и так знаешь.
ДОРА. Ага.
ШЕФ. Ну, так в чем дело?
ДОРА. Не знаю.
ШЕФ. Это из-за лекарств?
ДОРА. Не знаю.
ШЕФ. И что она со мной не посоветовалась! Меня же это касается. У меня тоже есть мнение на этот счет. Я с тобой работаю. Она должна была спросить, что я об этом думаю. Тут я на твою мать обижен. Вечно это дерзкое экспериментирование во всем. С тобой же все было хорошо, и зачем надо чего-то менять? За это я на нее действительно обижен. Не на тебя, Дора. На тебя нет. На тебя нет! Просто я чувствую, когда ты не спокойна и не собрана. Так вот уж оно. Это, словно я сам не собран. И если ты не пьешь лекарства, то в некотором смысле я тоже их не пью. Поэтому-то меня и волнует, что у тебя дела плохи. А нельзя, чтобы у нас дела плохи были. Хватит, что у нашей лавочки дела плохи.
Мы разоримся, Дора, хи-хи, тебе-то я уж могу сказать.
ДОРА. Ой!
ШЕФ. А мать загнется, если мы разоримся. Точно. Этого она не переживет. Но к счастью она ничего не знает.
МАТЬ ШЕФА. Это чего это я не знаю?
ШЕФ. Ничего, мама, ничего ты не
МАТЬ ШЕФА. С кем это ты все время говоришь?
ШЕФ. С Дорой, мама, я разговариваю с Дорой.
МАТЬ ШЕФА. Оставь дитя хоть на пять минут в покое.
ШЕФ. Мне надо было объяснить ей одну важную вещь.
МАТЬ ШЕФА. Оставь девочку в покое. У нас что, покупателей нет?
ШЕФ. Разумеется, у нас есть покупатели, мама, Разумеется есть.
Уже через неделю она была бы в гробу, это точно, может даже, дня через три. И тогда уже не помешала бы нам. Но тогда… Да, что тогда, Дора? Что тогда стало бы с тобою? Что тогда стало бы с нами? Лотка бы не было. А без лотка мы не могли бы видется, но и вместе мы быть не можем. По известной тебе причине.
Знаешь, Дора, ты и я — оно не получится, мы слишком разные, нет, не получится, во всяком случае, не в этой жизни, не в этом мире.
И поэтому нам нужен наш лоток. И поэтому тебе надо собраться, с лекарствами или без них. Нам нельзя разориться. Лучше самим пропасть, чем разориться. Короче. Давай, за работу. Хотя уже конец рабочего дня. Ну, тогда поцелуй меня.
3. Дома. В постели. Мирно мерцает свет ночника, за окном темнотой дышит ночь
МАТЬ. (читает)
Жил-был один богатый человек, и у него был самый красивый чемодан, который только можно было найти в стране. И жила в том чемодане лягушка. Лягушка была большая, как ребенок. Она приносила ему счастье. Что бы он ни затеял: работу ли, дело какое или любовную историю, — все ему удавалось, потому что была у него эта волшебная лягушка. Лягушка сделала так, что все его любили. Президент страны был его лучший друг и часто приглашал отобедать и обсудить с ним свои проблемы. После чего они выпивали по рюмочке, рассказывая друг другу анекдоты. Потом человек уходил домой к своей лягушке, которая примерно сидела в своем чемоданчике. Лягушка была непритязательной, выпивала иногда по стаканчику сидра и была довольна, если получала каждый день по десятку сушеных мушек на обед. Мушек господин добывал в зоомагазине, и лягушке ничего больше в жизни не требовалось. Было только одно, что она требовала: раз в неделю хозяин должен был ее купать, и непременно в теплой мыльной водичке. Мыло могло быть простое, самое простое из универсама, по два восемьдесят за пять кусков. Хозяин должен был на сырной терочке натереть весь кусок мыла. Хлопья помещались в плоскую посудину, туда же наливалась теплая вода. Он сажал туда лягушку, которая при этом не делала ничего, не плавала, не плескалась, только пару раз удовлетворенно квакала. Четверть часа спустя, хозяин доставал свою волшебную лягушку, ополаскивал под струей воды, смывая пену с зеленого тельца. Светло-зеленые лягушачьи лапки свисали плетьми, словно была она уже мертвая, но хозяин знал, что его волшебная лягушка любит это больше всего. Бумажными кухонными салфетками промокал он свою лягушку, свою волшебную лягушку, от которой получал все. И сажал назад в чемодан. (Доре) Ты спишь?
ДОРА. Я не могу спать.
МАТЬ. Почему?
ДОРА. Сказка очень скучная.
МАТЬ. Ты не любишь лягушек?
ДОРА. Я сказки не люблю. И никогда не любила.
МАТЬ. А я стараюсь, по библиотекам бегаю, чтобы каждый вечер тебе что-то новенькое прочитать. Почему ты раньше мне не сказала?
ДОРА. Не могла.
МАТЬ. Почему?
ДОРА. Не знаю. Безразлично было. Я считала сказки глупостью, но мне было все равно.
МАТЬ. А у тебя и в другом тоже так? Считаешь что-то глупым, но не говоришь.
ДОРА. Не знаю. Хотя нет. Я вообще-то брюки не люблю.
МАТЬ. Какие брюки?
ДОРА. Никакие. Никакие брюки не люблю.
МАТЬ. А я покупаю тебе только брюки.
ДОРА. А мне больше юбочки нравятся.
МАТЬ. (смеется) Тогда мы просто выбросим все брюки вон.
ДОРА. Все?
МАТЬ. Ага, все.
ДОРА. Только джинсы оставим.
МАТЬ. Тогда выбросим все, за исключением джинсов. А завтра пойдем покупать юбки.
ДОРА. О кэй.
МАТЬ. Ах, деточка, я так счастлива! Все эти врачи с их медикаментами. Но теперь с этим покончено. Больше никаких таблеток, никогда. Обещаю. Добро пожаловать, Дора, в наш мир!
