спровоцировала складывающиеся между Стасом и Дашей отношения. Она не могла не видеть, что общение Дубровина и ее дочери уже не напоминает трогательной опеки взрослого мужчины над маленькой девочкой, попытки хоть частично заполнить пустоту от ухода отца. Женщина столько раз намеревалась поговорить со Стасом начистоту, но у нее не хватало решимости сделать этот шаг. К тому же Даша только смеялась, когда Ирина пыталась выяснить у нее истинное положение вещей.
– Чего ты боишься, мамочка? Стас для меня – символ недосягаемости, детский идеал, который пока никому не удалось затмить. Я боготворю его, но не думаю о нем как о мужчине, понимаешь? Это исключено, как если бы на его месте был мой отец.
– Смотри, дочка. Я так хочу тебе верить, но Дубровин настолько обаятельный. Он чертовски красивый и опытный мужчина. Ты и глазом не успеешь моргнуть, как влюбишься в него. Этого не нужно делать.
– Я и не собираюсь. Он скорее потеряет от меня голову, чем я – невинность, – заявила Даша матери, так и оставшейся стоять с широко раскрытыми от изумления глазами. Откровенность дочери была сногсшибательной. – Ну, зачем мне это нужно делать с ним? Я еще подожду того, единственного, которому отказать будет невозможно.
– И какого цвета будет твоя любовь? – обнимая дочь, спросила Ирина.
– Пока не знаю. Мне кажется, что сейчас вокруг меня густой туман, и главное – правильно выбрать дорогу. Но я не переживаю, что это надолго. Любовь вотвот поселится в моем сердце, серьезно, я чувствую. Когда это случится, я обязательно отвечу на твой вопрос.
Детская обида Даши ушла, незаметно уступая место новому чувству. Теперь она ощущала превосходство над этим взрослым мужчиной, становившимся беззащитным, ранимым, зависящим от ее настроения, желаний. Это было своеобразной местью за ее страдания. Она не мечтала о Стасе как о мужчине, который будет безраздельно принадлежать только ей. Она не любила его, это было нечто более сильное, но не имеющее будущего. Никогда не забывая о том, что у него семья, дети, Даша позволяла себе принимать его знаки внимания, но знала, что этой романтике рано или поздно наступит конец. То ли ему надоест быть в роли рыцаря и покровителя, то ли она встретит свою настоящую любовь. Девушке было тревожно: она не представляла жизни, в которой не будет места Стасу, но и постоянно парить в невесомости в ожидании настоящего чувства не могла.
Шли годы, и не прекращались отношения, которые было трудно как-то охарактеризовать – не роман, не дружба. Дубровин стал частым гостем в доме Черкасовых, обычно встречал Дашу после занятий под восторженными взглядами ее однокурсников. Стасу доставляло удовольствие видеть это. Он проводил с нею практически все свободное время, забывая обо всем. Рядом с нею он вырастал в собственных глазах. Ему не хватало этого открытого восхищения. Дома, на работе он всегда ощущал незримое присутствие всемогущего тестя. Оно уже сделало свое дело, но теперь приземляло, не давало наслаждаться теми благами, что плыли Стасу в руки. Они всегда попахивали благосклонностью отца Тамары, и это с каждым годом становилось все более невыносимым. Но и окончательно отказываться от карьеры, семьи, достатка Дубровин не собирался. К комфорту привыкаешь быстро. Станислав прекрасно понимал, что поступает подло, но иронично оправдывал все одной полюбившейся ему фразой: «И на Солнце есть пятна.»
Только с Дашей Дубровин все делал сам, полагаясь на собственные возможности. С нею ему не нужно было притворяться, играть. Дубровин ощущал невероятные превращения. Он становился двадцатилетним юношей с выпрыгивающим из груди сердцем, когда видел выходящую из университета Дашу. Он целовал ее, с наслаждением вдыхая аромат подаренных им духов. Каждая встреча волновала его словно в первый раз. Он не понимал, как такое могло с ним произойти, но сопротивляться чувству было бесполезно. Два дня без Даши – и Стас превращался в нервозное, рассеянное создание, живущее ожиданием новой встречи.
Даша вела себя более сдержанно, хотя и она привыкла к тому, что Стас стал частью ее жизни. Надолго или нет – этот вопрос девушка оставляла без ответа. Она сказала себе, что общение с Дубровиным – необходимый этап взросления, от которого не стоит отказываться. Ей льстили откровенно завистливые взгляды однокурсников, когда Стас выходил из машины, галантно распахивал перед нею дверь, успевая едва коснуться ее щеки горячими губами. Это было блаженством, от которого все-таки слегка попахивало воровством – Даша никогда не забывала, что, расставаясь с нею, Стас возвращается домой, к семье. Они словно существовали на другой планете, в другом измерении, разговоры о них были запретной темой. Дубровина устраивало такое условие – меньше всего ему хотелось вспоминать о Тамаре и сыновьях, когда рядом была Даша. Оба играли в самообман, но тяжелее все-таки приходилось Дубровину. Даша возвращалась после свиданий к маме, с которой при желании можно было поделиться всем, что накипело и рвалось наружу, а ему приходилось каждый раз ломать себя, делить свою жизнь на две части, четко контролировать слова, движения, взгляды. Дома у него не было человека, которому можно излить душу.
Тамара была недовольна, но с пониманием относилась к его постоянным задержкам после работы. Она привыкла к одиночеству, к тому, что долгожданные выходные приходится проводить чаще с детьми и отцом, чем с детьми и мужем. Ее не терзали муки ревности. Внутренний голос подсказывал, что ни одно из приключений Дубровина не станет серьезным, не послужит причиной разрыва их отношений. Тамара была уверена, что Стас не настолько смел и решителен, к тому же – избалован богатством, достатком. Ей хотелось бы назвать причиной прочности их брака любовь – обоюдную, крепкую, связывающую неразрывно. Увы, Тамара всегда знала, что Стас лукавит, называя ее любимой женой. Дубровин относился к ней с нежностью мужчины, благодарного за двух замечательных сыновей. Он никогда не предаст ее в том смысле, в котором понимал предательство. А позволять своей душе немного расправить крылья и если не лететь, то хоть попытаться оторваться от земли, он считал допустимым. Тамара чувствовала, что прикосновение романтической увлеченности необходимо Стасу, и позволяла ему наслаждаться иллюзией. Для этого ему нужно было видеться с Дашей. Причину ему было всегда легко придумать, но каждая новая ложь требовала четкого запоминания. Стас виртуозно справлялся с этим, зачастую смеясь в душе: до чего же он мастерски разделил свою жизнь надвое!
Угрызения совести умолкали, когда Даша была рядом. Он ни на чем не настаивает, просто хочет быть рядом ровно столько, сколько она позволит. Конечно, идеально – изменить характер их отношений, но Стас желал этого и опасался одновременно. Пока романтика оплетала их свидания кружевом невинного флирта, ему не было стыдно за свои чувства перед Ириной, перед самим собой. Кто знает, что бы случилось, позволь они поддаться всепоглощающей страсти? Поцелуи с каждой встречей становились все более призывными, раскованными, соблазн был велик. Невидимые преграды останавливали обоих – Даша испытывала наслаждение, видя, с каким трудом Стас приходит в себя после очередного, сбивающего дыхание поцелуя. Его глаза становились черными, полными нескрываемого желания, а она игриво останавливала полет его фантазий. Он всегда держал себя в руках. Даша удивлялась этому. Она была уверена, что Стас просто не хочет давить на нее, пускать в ход все свое обаяние, игру слов, от которых чувствуешь себя парящей в небесах, готовой повиноваться. Сверстники не способны и на малую долю того, что таится в каждом взгляде, жесте этого взрослого влюбленного мужчины. Даша понимала, что попадает под все большее его влияние. Она не замечала вокруг себя ни одного мало-мальски достойного юноши. Ни один из них не мог сравниться с Дубровиным. Не осознавая, она сделала его эталоном, по которому собиралась подгонять того, кто захочет быть с нею рядом. Одногодки никак не вписывались в нужную схему – им не хватало опыта и мудрости восемнадцати лет, которые прожил Дубровин до момента их появления на свет. Даша не огорчалась. Она знала, что одно из маминых изречений верно на все сто: «Время, как никто другой, умеет безошибочно расставить все на свои места». Соглашаясь с этим, она ждала того настоящего чувства, которое должно было стать единственным и неповторимым. Не может оно пройти мимо, даже ревнивый взгляд Стаса не помешает ему быть замеченным.
Дубровин действительно испытывал ужасное чувство ревности. Он не мог равнодушно наблюдать, как Даша, направляясь к его машине, на ходу раздает улыбки и приветственные жесты однокурсникам, прощается с ними, перебрасываясь парой слов. Внутри у Стаса все вскипало и ему стоило немалых усилий скрывать это под маской спокойствия и уверенности в себе. Даша делала вид, что не замечает его терзаний. Каждое его волнение было для нее бальзамом. Она ругала себя за такое странное проявление чувств – страдания Стаса доставляли ей огромное наслаждение. Она вкушала его по крохам, как настоящий гурман любимое блюдо. Но, отдавая должное выдержке Дубровина, она хотела быть великодушной и шла навстречу его желанию уединиться, быть там, где никто не помешает им спокойно общаться.
Дубровин не любил многолюдных сборищ. Стас едва выдерживал каждодневную суету на работе. Он уставал от шума и потока нескончаемого веселья в ресторане, от необходимости постоянно следить за выражением своего лица, расточать соответствующие улыбки, иронично шутить или грубо подшучивать – в зависимости от обстоятельств. Стасу зачастую казалось, что он не заведует рестораном, а каждый день играет главную роль в пьесе, сценарий которой с небольшими вариациями повторяется и приедается. Поэтому ему так нравилось, что Даша поддерживает его стремление к уединению. Там, где они были только вдвоем, время исчислялось по-другому, становилось волшебством. В этом не было ничего похожего на желание спрятаться от всего мира или не попасть на глаза друзьям, знакомым Дубровина. Он не боялся разоблачений, потому что давно рассказал Тамаре о существовании маленькой девочки, помогать которой он будет всегда. У жены не возникало мыслей ревновать мужа к ребенку. Тамара упустила из виду то, что время шло, превращая нескладную девочку в юную диву с роскошными голубыми глазами и блестящими цвета спелой пшеницы волосами. Это не могло не внести некоторые изменения в желание просто покровительствовать. Тамара не думала, что Стас захочет рисковать всем, что имеет. Она однажды прозрачно намекнула, что не потерпит лжи, измен.
– Если тебе чего-то не будет хватать, единственный выход – искать это, став свободным мужчиной. Надеюсь, ты понимаешь?
Стас знал, что Тамара не бросает слов на ветер. Ему не понравилось, что она так открыто указывала на существующее положение вещей, но с ее стороны все было честно. Это он вел двойную жизнь, а она не позволяла себе даже мыслей об измене. Она любила, он принимал любовь. Стас был сам себе противен, но надеялся, что когда-нибудь найдет в себе силы освободиться от оков, в которые он позволил себя заковать. Он был бы смелее, если бы не так часто видел в глазах Даши иронию. Он боялся, что она неожиданно откажется от него, а он не сможет этого вынести, очутившись в одиночестве. Тамара оставалась его страховкой, безошибочным вариантом благополучия и безбедного существования. Дубровин привык к хорошей жизни. Начинать все сначала в его возрасте было бы непросто. Он искал оправдания своему поведению, понимая, что жизненные обстоятельства могут сложиться по-всякому вне зависимости от возраста. Легче было плыть по течению, чем сопротивляться. И Стас плыл, позволяя себе приставать к берегу, где его ждала встреча с Дашей.
Он был готов выполнить любой ее каприз, но девушка была отчаянно скромна и не требовала ничего. Только один раз в год – на свой день рождения – она делала исключение и позволяла ему дарить подарки. В основном их общение сводилось к разговорам, долгим поездкам за город. На правах штурмана Даша определяла их маршрут. В теплое время года они часто ехали в лес, полностью погружаясь в сказочную атмосферу качающихся от ветра высоких деревьев, симфонии трепещущих листьев, запахов сочных трав, размеренную суету мелких букашек, порхания бабочек. А дождливой осенью, морозной зимой – выставки, галереи, прогулки по немноголюдным аллеям, или просто приезжали к Даше домой, где она быстро сооружала ужин. Часто к ним присоединялась Ирина, и разговоры входили в иное русло. Но Стас был готов поддерживать их, лишь бы продлить время общения с Дашей. Она стала для него наркотиком, тем, что гарантирует хорошее настроение. «Ломка» в периоды вынужденной разлуки действовала на Дубровина уничтожающе. Он считал дни, часы, приближающие вожделенный момент встречи.
– Какая ты красивая, – часто говорил Стас, любуясь Дашей. Она усмехалась кончиками губ, награждая Дубровина одним из тех взглядов, после которых мужчине можно надеяться на все. Но Стас знал, что с ее стороны это – кокетство высшей гильдии. Он знал и другой взгляд – останавливающий его, теряющего контроль, позволившего себе надеяться. Дубровин рассматривал эту игру, как безобидную шалость любимого ребенка. В конце концов он был ей даже благодарен за такую стойкость и моральные принципы. Ведь со своей стороны он ничего не обещал, а с неудовлетворенной похотью ему помогала справляться Тамара. Закрывая глаза, он представлял, что обнимает Дашу, и возбужденная плоть взрывалась от одной мысли об этом. Стас не любил приходить в себя после этого сказочного полета фантазии. Голос Тамары, ее нежные прикосновения приводили его в чувство и гнали в ванную, где хотелось поскорее смыть с себя
