эмоциональный подъем. Они искренне верили, что так и будет, ведь не зря они соединили руки в этом рукопожатии. Блеск в глазах, жар в сердцах, голова свободна от малейшего негатива – все это создавало вокруг собравшихся особую атмосферу.
– А теперь грянем дружное и раскатистое ура, – предложил Илья. Его влияние на одноклассников было бесспорным. Над холмами, озаренными оранжево- желтым светом, пронеслось звонкое, радостное ура.
Нина тоже взмахнула руками, отчего с плеч ее упал Володин пиджак. Не обращая на это внимания, она кричала, словно освобождаясь в эту минуту от всей нахлынувшей грусти и страха перед будущим. Она избавилась от этого так же легко, как забыла об упавшем на траву пиджаке. Он уже был не нужен, значит, автоматически стирался из памяти. Нина не заметила, как Панин оказался рядом, поднял его и, медленно отряхивая, пристально смотрел на Орлову. В этот момент для него было не важно, чистый ли у него пиджак. Володя не замечал, что он делает. Его движения казались со стороны бессмысленными. Главным для него было наблюдать за Ниной. И то, что он видел, его не радовало – она вычеркивала его из жизни, так же легко, как он стряхивал серую пыль со своего пиджака. За годы учебы Володя научился четко чувствовать настроение Нины. И на этот раз он тоже оказался прав.
– Что ты так смотришь? – запыхавшись, спросила она. Ее распущенные волосы шевелил утренний ветерок. Полупрозрачное платье цвета морской волны время от времени облегало фигуру, делая ее обладательницу очень соблазнительной. Все это должно было вызывать восхищение, но разочарование ясно было написано на лице Панина.
– Ты многого добьешься, Ниночка, – многозначительно произнес он. – Можешь не сомневаться.
– Поэтому у тебя такой вид, будто ты разбил свой любимый мотоцикл?
– Мотоцикл – это святое. Ты же знаешь, скорость – моя страсть. Скорость и ты.
– Не начинай сначала, прошу тебя, – поморщилась Нина, поведя плечами. И только сейчас она заметила, что пиджак в руках Панина. Он перехватил ее растерянный взгляд и улыбнулся. – Извини, Володь, я поддалась всеобщей эйфории. Я бы сама подняла его.
– Это такая мелочь, – улыбнулся Панин. Он слишком долго смотрел Нине в глаза, а она не отводила взгляда, решив, что выдержит его до конца. Она не чувствовала себя виноватой. – Хотя я вообще теперь не знаю, что для тебя важно.
– Ребята, пора в автобус! – голос преподавателя поставил точку в долгом прощании с детством. Без энтузиазма реагируя на услышанное, толпа постепенно разобралась на небольшие группы. Нестройными рядами они двинулись по направлению к автобусу. Еще через несколько минут холм опустел. Лишь ненадолго он превратился в культовое место, а теперь осталась только вытоптанная трава, щедро освещаемая солнечными лучами. Миг вечности, вечность мига…
Алевтина Михайловна стояла на перроне, едва сдерживая слезы. Нина просила ее не провожать, но мать не могла проститься со своей единственной дочкой, лишь поцеловав ее в прихожей и спокойно закрыв за нею дверь. Нет, материнское сердце разрывалось от предстоящей разлуки, и каждое мгновение, проведенное вместе, было важным, необходимым. Вглядываясь в напряженное лицо Нины, Алевтина Михайловна пыталась понять: что за сила такая гонит дочь из родного города? Ведь и здесь можно получить высшее образование. Разве плохо жить и работать в Саринске? Но Нина ничего не хотела слышать – она собиралась стать актрисой, а для этого нужно было уезжать за сотни километров из городка своего детства. Отговаривать ее было бессмысленно – девочка вбила себе в голову, что она станет второй Сарой Бернар. Алевтина Михайловна считала эту профессию самой неподходящей для нормальной жизни. Сколько раз она деликатно начинала издалека, подводя разговор к легкомысленности, неустроенности, вечному неудовлетворению, которые сопутствуют людям из этой среды. Одно слово «богема» вызывало панику в воображении женщины. Но именно эта мишура, кажется, больше всего и привлекала ее дочь.
Нина давно определилась с этим решением, но в эту минуту прощания почувствовала, как подгибаются коленки и губы подрагивают, не желая держать улыбку. Тяжело было смотреть на маму – она совсем раскисла, едва не плакала. Нина не могла выносить ее слез. Она становилась совсем беспомощной и жалкой. В такие минуты хотелось обнять ее, защищая от всех напастей. Но при всей своей ранимости Алевтина Михайловна была сильной женщиной и всегда подчеркивала это. Нина удивлялась тому, как в ее матери уживались два совершенно разных человека: строгий и добрый, слабый и сильный, спокойный и взрывной. И предсказать, какой из них стоит перед тобой, было практически невозможно. Нина чувствовала возрастающую напряженность ситуации и боялась, что мама все-таки расплачется и это станет последней каплей этого тяжелого дня. Хоть вбегай в вагон и не высовывайся в окно! Пусть все остается за пыльным стеклом. Только так можно начать новую жизнь, о которой она столько мечтала. Ничего не имеет значения, когда так четко видишь перед собой цель. Нина ощущала, что только желание стать кем-то важно для нее сейчас. Она готова сделать все от нее зависящее, чтобы приблизиться к его исполнению. Вряд ли мама понимает ее, одноклассники посмеиваются, хотя не могут не признать, что она хороша собой. В приемных комиссиях тоже ведь не слепые – они не смогут не обратить внимание на ее роскошную внешность. Она ничего не сделала для того, чтобы получить такую красоту, но не воспользоваться даром природы было бы глупо! Актерское мастерство приходит с опытом – об этом говорили многие известные всему миру актеры. Всему миру – у Нины захватывало дух! Она чувствовала, что легко сможет вживаться в любой образ. Немного жизненного опыта – и все получится само собой. Ей не придется играть. Она будет жить своими героинями, а когда-нибудь сыграет свою лучшую роль – себя саму. У нее уже кружилась голова! Она станет такой актрисой, какой еще никогда не было! И Саринск прославится именно тем, что здесь родилась неподражаемая Нина Орлова. Фантазии девушки уносили ее высоко, откуда все земное казалось мелким, незначительным. Черты лица размывались, деревья сливались в зеленые островки, дороги – в серые нити, одна из которых ведет ее к исполнению мечты. Ее ничто здесь не держит, только мама, но разлука не может быть долгой. Нина устроится и со временем заберет ее к себе. Она так и пообещала, а значит, должна выполнить.
– Все, мамочка, не переживай. Я прекрасно устроюсь у тети Саши, – услышав объявление о посадке, сказала Нина. – У нас немного времени осталось.
– Привет ей от меня передавай, – крепясь изо всех сил, ответила Алевтина Михайловна. Хоть и не к чужому человеку ехала дочка, все-таки родня Лены Смирновой, но не волноваться никак не получалось. – Приедешь, сразу позвони. Если, не дай бог, не получится… Возвращайся безо всякого. Чего в жизни не бывает.
– Хорошо, мамочка.
Пока Алевтина Михайловна стояла, соображая, что еще она хотела бы сказать Нине на прощание, та, смеясь, уже обнимала Леночку Смирнову. Подруги шептали что-то друг другу на ушко. Лена выглядела расстроенной. Она все время теребила косичку с невероятно яркой лентой, вплетенной в нее. Это делало ее младше своих лет и вызывало у Нины улыбку. Но Лене было не до смеха. В ее голубых глазах то и дело собирались слезы, но Нина нарочито строго стыдила ее. Она чувствовала себя старшей сестрой, которая должна подавать пример для подражания, и отлично справлялась со своей ролью.
Рядом с ноги на ногу переминался Панин. Он выглядел озабоченным, мрачным. Голова его была полна не самых радостных мыслей. Он следил за каждым движением Нины, словно прощался с нею навсегда. Он уже получил повестку из военкомата, успел пройти медицинскую комиссию. Панин был признан годным к службе. В этом он ни на минуту не сомневался, потому что увиливать от армии не собирался. Он давно готовил себя к этому, считая, что отслужить обязан. Это означало, что на два года жизнь его круто переменится. И к дисциплине придется привыкать, как ни крути. Володька подумывал о том, что хорошо было бы служить исправно, получать отпуска и наведываться домой. Только одно «но» – Нины в Саринске не будет. Лишь мама с отцом и обрадуются, а ему этого маловато. Будет в это время Нина учиться в своем театральном вузе, вращаясь в совсем иной среде. И не вспомнит она о нем через месяц-другой, что уж на годы загадывать. Володя ловил на себе ее мимолетные взгляды. После последних поцелуев с мамой, объятий с Леной настала его очередь. Алевтина Михайловна с Леной деликатно отошли на несколько шагов. Нина протянула руку Володе, он крепко пожал ее, не рассчитав, отчего Нина даже чуть присела, а после трясла покрасневшую кисть.
– Медведь, настоящий медведь ты, Володька! – засмеялась она.
– Я родителям писать буду, так адрес у них узнаешь, если захочешь, конечно, – делая вид, что говорит об этом вскользь, сказал Панин. – Тетя Аля с моей матерью частенько общаются. Вот через нее и можно узнать.
– Обязательно узнаю, а я на первых порах остановлюсь у Ленкиной родственницы. Потом видно будет, что к чему.
– Удачи тебе, артистка, – улыбнулся Володя. Он хотел, чтобы она запомнила его таким, а не хмурым, обиженным. Пусть запомнится эта улыбка и его загорелое лицо, без тени сомнения в том, что впереди их ждет только хорошее. – Дождись меня, Орлова. То, что сейчас замуж не хочешь, – понимаю. Но через два года мы вернемся к этому разговору.
– Смешной ты, Володя. За два года ты не одну девчонку встретишь. Может, среди них и найдешь ту, единственную.
– Ага, на границе там специально для Владимира Панина институт благородных девиц открыли, – покачал головой Володя и поспешил добавить: – Ты так и не поняла, что мне никто не нужен, кроме тебя!
– Не надо сейчас об этом. Мне тяжело это слышать.
– Тяжело?
– Я чувствую себя виноватой и в то же время понимаю, что это твое решение, только твое. Я никогда не говорила, что хочу за тебя замуж. Мы дружим, Панин. Пока я не готова на большее. Считай, что я – ребенок, который еще не вырос до взрослого восприятия жизни.
– Ты способная, хорошо все схватываешь, а учителей в этом плане хватает везде.
– Не о том ты думаешь, пойми ты, голова садовая.
– Я – служить, ты – учиться.
– Именно так, – Нина прислушалась: объявили посадку. – Все, Володя, целоваться не будем, чтоб не смущать родных и близких.
– Дай мне что-нибудь на память. Будет у меня талисман, – вдруг взволнованно попросил Панин. Резким движением он провел рукой по густым черным волосам, словно это могло помочь сообразить, что именно можно попросить.
– Господи, что ж ты в последнюю минуту! Голова не соображает, что бы такое придумать? – Нина приложила палец к губам, лихорадочно соображая. – Придумала!
Она быстро достала из одной сумки косметичку, поискала с минуту и вытащила тонкую серебряную цепочку с кулоном в виде маленького дельфина – этот подарок она сделала себе сама на прошлый день рождения. Ей тогда так понравился этот изогнувшийся в прыжке дельфин. Еще секунда – и он окажется в океанских просторах. Это его стихия – безбрежный океан. Он бесстрашно погружается в холодную толщу вод… Нине показалось символичным иметь такую безделушку. Как и этот житель океана, Нина хотела всегда быть готова к прыжку. Дельфин лежал на ее горячей ладони, улыбаясь. Нине всегда нравилось, как эти рыбы сохраняют приветливое выражение на своей добродушной мордашке.
– Держи, – на выдохе сказала Нина.
– Это мне?
– Ну да.
– Спасибо, – неуверенно произнес Володя, с трогательной нежностью перебирая пальцами звенья цепочки. Взгляд его остановился на серебряном дельфине. Панин улыбнулся. – Спасибо. Я буду всегда носить твой подарок. Он принесет мне удачу, отведет любую беду.
– Рада, что тебе понравилось. Когда я его увидела, этого смеющегося дельфина, то не смогла пройти мимо. Надеюсь, он будет тебе действительно на
