чувствовать, если буду думать, что тебе нужно отлучиться, но ты не можешь этого сделать из-за меня. Я хочу, чтобы ты чувствовал себя свободно.
Ральф засмеялся, немного цинично.
— Нет такого понятия на земле, как свобода, — сказал он, — только разные типы взаимоотношений. Относительность этих связей. Ты считаешь себя сейчас свободной потому, что ты сбежала от невыносимого характера связей. Но так ли ты свободна? Ты любишь меня, но это тоже характер связей.
— Кто-то сказал, что тюрьма, в которую мы помещаем себя сами, совсем не тюрьма, — мечтательно сказала Вирджиния.
— Это как раз то, что ты сейчас имеешь: свобода выбора своей тюрьмы. Та свобода, о которой мы все мечтаем. Но, мой Лунный Свет, — Ральф остановился на пороге Голубого Замка и оглянулся на чудное озеро, на величественный лес, весь в тени, на отблеск огоньков. — Лунный Свет, я рад, что вернулся домой. Когда я ехал по лесу и увидел огни своего дома, своего собственного, сверкающие между старых сосен, а раньше они никогда не сверкали, девочка моя, я был счастлив, счастлив!
Но несмотря на высказывание Ральфа о связях, Вирджиния считала, что они удивительно свободны. Было восхитительно иметь возможность просидеть полночи, смотреть на луну, если хотелось. Опаздывать к обеду, если хотелось, особенно для Вирджинии, которую всегда осуждали и мать и строгая кузина Мелисандра, если она задерживалась хотя бы на минуту. Бездельничать за едой, сколько хочется. Вылезать из своей конуры, когда хочется. Совсем не приходить обедать, если хочется. Сидеть на пригретой солнцем скале и прятать ноги в горячий песок, если хочется. Просто сидеть и ничего не делать среди удивительной тишины, если хочется. Короче говоря, делать любые глупости, если хочется. Разве это не была свобода?
35
Конечно, молодая супружеская пара не сидела целыми днями на своем острове. Больше половины времени они проводили, бродя по окрестностям Сансора. Ральф читал лес, как книгу, и обучал этим умениям и навыкам Вирджинию. Он всегда находил следы и пристанища скрытных лесных обитателей. Вирджиния изучала различия между сказочноподобными растениями, мхами, покрывающими землю очаровательным ковром. Женщина научилась различать по виду и пению каждую птицу, хотя не так уверенно, как Ральф. Вирджиния подружилась с каждым деревом. Она научилась грести на лодке так же хорошо, как муж. Вирджиния любила гулять под дождем и при этом ни разу не простудилась.
Иногда супруги брали с собой завтрак и шли собирать ягоды: чернику или клюкву. Как красивы чернички: зеленоватые на недозревших кустах, слегка розоватые или алые ягоды наполовину спелых и дымчато-черные на полностью созревших! Вирджиния узнала настоящий вкус клюквы в самой высшей степени зрелости. На одном берегу Сауреса находилась одна залитая солнцем лощина, вдоль которой росли березы, а на другом — тихий молчаливый ряд молодых лиственниц. На корнях берез росла высокая трава, которую причесывал ветер, увлажняла утренняя роса, испарявшаяся к полудню. Здесь они находили ягоды, удостоившие бы честью Лукуллов пир, эту божественную сладость, рубином висящую на длинных розоватых стебельках. Вирджиния и Ральф срывали ягоды с веточками и ели их нераздавленными и нетронутыми, ощущая вкус каждой ягоды, наполненной чистотой и свежестью. Когда Вирджиния приносила эти ягоды домой, вся их прелесть исчезала, и эти дары леса становились не чем иным, как обыкновенными ягодами с рынка, обладающими прекрасными вкусовыми качествами, но совсем другими, чем они только что были, когда они ели их в березовой лощине и сок бежал сквозь пальцы, делая их похожими по цвету на веки Авроры.
Иногда молодожены ходили на озеро за лилиями. Ральф знал, где найти эти цветы в расщелинах и заливчиках Сауреса. После такого похода Голубой Замок был украшен лилиями. Вирджиния ухитрялась каждый цветок устроить своим неповторимым образом. А если это были не лилии, то лобелии кардинальские, свежие и живые, собранные на топях Сауреса, где они горели подобно языкам жаркого пламени.
Бывало, что они ходили ловить форель на безымянную речушку или спрятавшийся ручей, на чьих берегах могли гнездиться речные нимфы. При этом Вирджиния и Ральф брали с собой только сырой картофель и соль. Они пекли картошку на костре, и муж показывал Вирджинии, как надо готовить форель: он заворачивал ее в листья, обмазывал все это сверху глиной и запекал на горячих углях. Никогда еще пища не казалась ей такой вкусной. У Вирджинии появился такой аппетит, что не было ничего удивительного в том, что ее кости обросли плотью.
Или они просто бродили по лесам и исследовали их, постоянно ожидая свершения чуда. По крайней мере, Вирджиния испытывала такое чувство. Вот там, за той ложбиной… или там, за тем холмом, но непременно что-то произойдет.
— Неизвестно, куда мы идем, но не в этом ли заключается прелесть? — любил говорить Ральф.
Раз или два ночь застигала их далеко от Голубого Замка. Тогда Ральф сооружал свежую постель из лап елей, и супруги безмятежно спали под сенью старых лиственниц, поросших мхом, под пробивающимся сквозь их ветви лунным светом и под шорох сосен, сплетенных так тесно между собой, что было трудно разглядеть сквозь них свет.
Случались, конечно, и дождливые дни, когда Сансор превращался в мокрую зеленую страну. Дни, когда дождь моросил над озером, как бледный призрак, а молодые и не думали сидеть дома из-за него. Дни, когда были ливни, и Вирджиния с Ральфом не могли выйти. Тогда он запирался в камере Синей Бороды, а Вирджиния читала или просто мечтала на волчьих шкурах с мурлыкающим рядом Везучим и Банджо, взиравшим на все это с большим подозрением со своей личной табуретки. Воскресными вечерами Данморы покидали остров и шли лесом в маленькую независимую методистскую церковь. Воскресенье стало праздником. А раньше Вирджиния никогда не любила воскресений.
И постоянно, по воскресениям и будним дням, Вирджиния была с Ральфом. Остальное было неважно для нее. А какое было общение! Какое понимание! А радость! Все это захватывало Вирджинию полностью.
Вирджиния взяла часть своих 200 долларов из банка и потратила их на красивую одежду. У нее было дымчато-голубое платье из шифона, которое она всегда надевала, когда они проводили вечер дома, дымчато-голубое с серебристыми штрихами. Вирджиния начала носить его после того, как Ральф дал ей прозвище «Лунный Свет».
— Лунный свет и голубые сумерки, — вот на что похожа ты в этом наряде. Мне это нравится. Это тебе идет. Ты — не эталон совершенства, но необыкновенно привлекательна. Твои глаза. Эта притягательная для поцелуев ямка на шее. Аристократические запястья и суставы. Маленькая головка отличной формы. А когда ты оглядываешься через плечо, то просто сводишь меня с ума, особенно в сумерках или при лунном свете. Как фея. Лесной дух. Ты принадлежишь этим лесам. Лунный свет, тебе нельзя отрываться от них. Несмотря на происхождение, в тебе есть что-то дикое, необузданное, неукрощенное. А какой у тебя голос! Нежный, легкий, ласковый. Такой чудный голос дан только для любви!
— Ты мне льстишь, — усмехнулась Вирджиния, но несколько недель помнила этот комплимент.
Она купила и светло-зеленый купальник, при виде которого весь ее клан умер бы от шока. Ральф научил жену плавать. Иногда Вирджиния надевала купальник сразу же, как вставала с постели, и не снимала его до отхода ко сну, бегая к воде, чтобы окунуться по первому желанию, и ложилась на обогретую солнцем скалу, чтобы просохнуть.
Вирджиния забыла все унизительное, что приходилось ей испытывать в прежней жизни и воспоминания о чем, бывало, посещали ее по ночам: несправедливость, разочарование. Ей казалось, что все это происходило раньше не с ней, Вирджинией Данмор, которая была счастлива вечно.
— Я понимаю сейчас, что значит быть заново рожденной, — сказала она Ральфу.
В памяти всплывали островки печали на страницах ее жизни, но Вирджиния считала, что счастье залило эти островки и покрыло розовой пеленой все ее предыдущее жалкое существование. Женщине было трудно поверить, что когда-то она была одинока, несчастна и всего боялась.
