таких же, как он, — озабоченных, спешащих мужчин. Все с желтыми шестиконечными звездами. Одни мужчины. Они шли в одном направлении. От желтых пятен рябило в глазах. Некоторые почти бежали, обгоняя других, тревожно переговаривались. Кто-то сказал — сегодня вывезли жителей четырех кварталов. Дали полчаса на сборы. Забрали всех, кто был дома.
Недалеко от Умшлагплаца цепочка эсэсманов преградила дорогу. Дальше не пропускали. Потом, вероятно, многим пришла мысль перехватить эшелон на окраине гетто. Бросились к железнодорожной ветке.
Натан, задыхаясь, бежал по середине улицы. В голове одна только мысль — успеть, успеть… Надо во что бы то ни стало застать эшелон, он вот-вот должен уйти из варшавского гетто. Может, уже ушел…
Этот неистовый бег походил на жуткий, массовый кросс. Только у каждого вместо номера на груди желтели шестиконечные звезды. Мелькали засаленные котелки, непокрытые головы, растрепанные бороды, развевались полы, слышался тяжелый, отрывистый хрип.
Бежали переулками, проходными дворами, лезли через заборы, подсаживая один другого, прыгали через канавы, через ямы с фиолетовыми пятнами нефти. Так бегут на пожар в захолустном местечке, не зная еще, что горит: соседский или собственный дом.
Натан одним из первых прибежал к железнодорожной ветке. Паровичок деловито вытягивал состав из тупика, он уже исчез за распахнутыми деревянными воротами. Здесь кончалось гетто. Товарные вагоны медленно катились по насыпи. Двери закрыты, а на тормозах, на подножках, на крышах — всюду эсэсовцы. Они, как черные мухи, облепили поезд. Это все, что увидел Натан.
С растерзанным узелком стоял он у насыпи и глядел на удалявшиеся вагоны… Из синего свитера, свисавшего из узелка, торчала головка целлулоидовой куклы. Натан не заметил, как выскользнула кукла и упала на землю. Исчез последний вагон. Железнодорожный сторож закрыл ворота, опутанные колючей проволокой, и ушел в будку. У ворот остался эсэсовец с автоматом. Натан переступил с ноги на ногу. Хруст раздавленного целлулоида вывел его из оцепенения.
Он поднял расплющенную куклу, попробовал исправить. Но лицо куклы так и осталось вдавленным, словно вывернутым наизнанку. Так и шел он через все гетто, держа куклу в руках. Натан не понял, как он очутился на улице, где жила мать в семье старшего брата. Сюда непроизвольно принесли его ноги. Так лошадь с брошенным поводом приходит в свою конюшню. Только в доме матери могли его понять и утешить.
Тревога, охватившая варшавское гетто, уже проникла в дом Ройзманов. Поголовный вывоз жителей нескольких кварталов связывали с другой новостью: Адам Черняков, всеми почитаемый председатель еврейской общины, покончил самоубийством. Уже три дня в гетто были расклеены извещения за его подписью — о переселении варшавских евреев. Рассказал об этом Илья.
Сегодня днем, перед смертью, Адам зачеркнул свою подпись под объявлением. Илья Ройзман первым увидел председателя мертвым. Адам сидел за письменным столом, с запрокинутой головой и бессильно упавшими руками. В одной руке он сжимал скомканный лист бумаги. Илья разжал коченеющие пальцы, листок упал на пол. Это было объявление о переселении евреев из гетто с зачеркнутой подписью Чернякова. Почему он зачеркнул подпись? Что хотел этим сказать? А смятое, изорванное объявление? Что это — агония или предупреждение? Какая здесь скрыта тайна? Что узнал Адам перед смертью, что скрыл от общины?
Мать слушала и, стиснув руками голову, раскачивалась из стороны в сторону. Рахиль шептала:
— Адам, Адам, не вовремя ты ушел со своего места… Отправил бы нас на Восток, потом уж…
Вошел Натан, измученный, с ввалившимися глазами. Он тяжело переступил порог и сел на узел около двери — Рахиль уже собрала вещи в дорогу. Сказал глухим и упавшим голосом:
— Они увезли Розу, — сказал и всхлипнул. — Всех увезли…
Мать подошла и положила руку на его голову. Она всегда умела найти слова утешения.
— Не надо, Натан! Пока нет ничего страшного. Тебе не следует только задерживаться в гетто. Ты найдешь Розу.
— Но для тебя нет пропуска, мать. Что же делать?
— И ничего! Приедем одни. Ты встретишь нас, это даже лучше.
Рахиль говорила и верила в собственные слова. Натану тоже хотелось верить. Он рассказал, как обнаружил пустую квартиру, как бежал на Умшлагплац, на запасную ветку и вернулся ни с чем.
— Они не успели собраться… Фанечка ни за что не уснет без куклы… — Натана больше всего беспокоило, что жена не захватила нужные вещи.
— Ты привезешь их, — сказала мать. — Не надо огорчаться.
Вскоре пришла Регина. Нервно сорвала берет, уронила шарф и не стала его поднимать. Рассыпались волосы — каштановые, с медным отливом. Молча села к столу. Рахиль всегда любовалась волосами дочери, ее руками — изящными, с тонкими, просвечивающими сквозь кожу голубыми жилками. И еще глазами — зелеными, цвета морских водорослей, если присмотреться ближе — с коричневыми точками на роговице. Регина, вероятно, уже знала о последних событиях. Матово-бледное лицо ее было сумрачно, щеки горели. Она не могла больше сдерживаться.
— Люди как под гипнозом. Бредят Востоком, Мадагаскаром. Все думают, что унтерштурмфюрер Брандт то же, что Моисей. Жрец, который уведет евреев в землю обетованную!.. Психоз! Раздражающая глупость! Надо делать как раз обратное тому, чего хотят немцы. Сегодня я еще раз убедилась в этом. Добровольцы — только праздные разговоры. Всех угоняют силой… Из Варшавы я никуда не поеду. Никуда!..
— Они уже отправили Розу с детьми, — прошептал Натан.
— Я знаю, днем заходила к тебе. Хотела предупредить, но было поздно. Предупредить удалось с десяток семей. И все равно они поехали. Непостижимо!
— Но ведь переселяться предлагает совет общины, — сказала Рахиль. — Разве Адам Черняков враг евреям?.. Ты слышала, он покончил самоубийством. Илья сам его видел. Хороший был человек…
— Да, об этом все уже знают… Послушай, мама, ты напрасно решила, что мы должны ехать. Напрасно. Сейчас никому нельзя давать советов. Пусть каждый решает по-своему. Но я решила остаться. Ты не сердись, мама…
Рахиль молчала. Она думала — что хотел сказать своей смертью Адам Черняков? Что, что?.. Рахиль хотела проникнуть в его тайну.
Натан ответил сестре:
— По-моему, в такое время семья должна быть вместе. Я, например, не могу остаться.
— Ты — другое дело. Тебе нужно найти Розу. Но, может быть, она напишет с дороги. Подожди…
— Зачем ему ждать, — возразил старший Ройзман. — Розе одной будет трудно с детьми. Езжай, Натан, мать я возьму с собой. Ты ночуешь у нас?
— Нет, я, кажется, не запер квартиру.
Натан заторопился. Близился полицейский час, когда евреям запрещалось появляться на улицах. Взял сверток, взглянул на куклу.
— Я нечаянно раздавил ее. Теперь, кажется, не поправишь.
Мать привлекла к себе сына, поцеловала в лоб.
— Ничего, дети быстро забывают игрушки. Купишь Фане другую.
Встреча с матерью и братом успокоила Натана. Регина напрасно нервничает. Все будет хорошо. Теперь он мечтал об одном — скорее уехать следом за Розой.
Вальтер Тибенс, владелец фирмы, зашел в контору в рабочее время. Странно… Обычно он не любил отрывать сотрудников от работы. Его сопровождал затянутый в черный мундир унтерштурмфюрер СС Брандт, с холодными серыми глазами. На загорелом лице его глаза казались бесцветными, как пасмурное небо, а полуопущенные веки делали его взгляд тяжелым и зловещим. В варшавском гетто Брандт отсутствовал с месяц. Говорили, что он уезжал в отпуск — в Италию. Брандт ступал позади Тибенса мягко, бесшумно, глядел по сторонам с таким безразличным видом, что казалось, будто бы он не имеет ни малейшего отношения ко всему, что здесь происходит.
— Господа! — герр Тибенс хлопнул толстенькими ладошками. Он умел это делать солидно: хлопок — пауза, снова хлопок. Сотрудники-евреи подняли головы. В конторе у Тибенса работали только евреи. Так
