Глаза ее были полны тоски.
— Ох, горе ты мое, горюшко, — тяжело вздохнула она, — каково-то им будет в чужедальней сторонушке…
Андрей не понял, о чем она говорит. Аким нахмурился, сдержанно остановил жену:
— Ладно, мать, не мы одни. Чему быть, того не миновать. Держи при себе. Чего опять завела.
Когда все было съедено, Аким сказал:
— А теперь спать, ребята! Идите на печку. Перед светом разбужу, полезете в подпол. Уходить вам нет никакого резону. На селе у нас неспокойно, облавы идут — молодежь на работу гонят. В Германию… Наших двоих — Грунюшку да Николая — тоже забрали. В правлении, как арестанты, сидят. Завтра угонять будут. Вот жизнь постылая пошла!.. Да не реви ты, Василиса! Горю слезами не пособишь… Молчи.
Но у старика и самого навернулись слезы. Он сердито отвернулся, сетуя в душе на минутную слабость.
Ни Андрей, ни Василий не слышали, когда угомонились хозяева, до света собирая в невеселую дорогу своих детей. С автоматом под головами, накрывшись тулупом, оба мгновенно заснули, будто провалились в темное и бескрайное. Спали без сновидений, не шелохнувшись.
Как условились, Аким разбудил их перед рассветом, еще затемно.
— Вставайте, ребята, лезьте в подполье. Не ровен час, чужой кто зайдет, беды не оберешься, — говорил он, ласково расталкивая спящих.
Василиса Андреевна была уже на ногах. Непонятно, сомкнула ли она глаза этой ночью. С вечера на столе горела тусклая лампа с разбитым, заклеенным пузырем, но одежды на столе уже не было.
На кровати у двери спала Марина, накрывшись полушубком.
В подполье ощупью нашли покрытую рядном солому, которую старик успел уже припасти, залезли под тулуп и снова задремали. Часа через два проснулись от монотонных, глухих ударов, которые раздавались над ними в избе. Прислушались, не не соображая спросонья… Андрей нащупал рукоятку автомата. Забилось сердце. Что это? Удар и следом дробный раскат — точно телега катится по бревенчатому настилу, только мягче, короче. Удар и снова раскат… Опять… Размеренно, с ровными интервалами.
Над головой послышались неторопливые шаги, скрипнула половица, загремела посуда. Это успокоило.
— Белье катают, — прошептал Василий. — А я уж думал…
Половица открылась, в квадратном отверстии появилась бородатая голова старика. В подполье проник неясный свет. Андрей увидел, что лежат они между закромом с проросшим картофелем и бочонком квашеной капусты, придавленной осклизлым камнем.
— Вылезайте, завтракать будем! — скомандовал Аким.
Умывались из пузатого рукомойника, похожего на медный самовар. Старик поглядел на заросшие лица.
— Побреетесь, может, аль бороды станете отпускать?
— Неплохо б, да нечем…
Старик достал из комода бритву в затертом чехольчике, зеленый обмылок, помазок с вылезшей, превратившейся в войлок щетиной. Направил на оселке бритву. Марина убрала рубель, скалку, освободила стол. Брились перед осколком зеркала, на уголке стола, ближе к свету.
Осколок, уцелевший в никелированной рамке, был так мал, что в него одновременно можно было увидеть только глаз, щеку или подбородок. Под мыльной пеной лезвие бритвы постепенно обнажало исхудавшее, бледное лицо. Широкий, с горбинкой нос, серые глаза, запавшие, но сохранившие дерзкое выражение, крутой подбородок с ямкой посередине. Упрямые очертания рта. Не переставая бриться, Андрей разглядывал свое лицо, как фотографию, разрезанную на части, и поэтому не мог создать цельного впечатления. За это время, вероятно, он сильно изменился. Впалые щеки, удлинившийся нос, глубокая складка, запавшая над переносицей, накладывали на лицо отпечаток суровости, которой прежде Андрей не замечал.
Управившись с подбородком — ему всегда было трудно выбрить жесткие волосы на подбородке, особенно ямку, — Андрей отложил бритву. Василий сам побриться не мог. Андрей побрил и его. Теперь на Андрея глядело совершенно другое, мальчишеское лицо с быстрыми, нешироко поставленными глазами.
Когда еще раз умылись, Василиса Андреевна подала рушник и изумленно воскликнула:
— Милые мои, да какие же вы молодые-то! Теперь хоть на людей стали похожи. А вчера пришли, как лешие, только девок в лесу пугать… Мучений-то на себя сколько принимаете. — Глаза ее снова затуманились слезой. Она вытерла их уголком платка.
За столом говорили вполголоса. Ели вчерашние щи. Потом Марина принесла большую миску, наполненную до краев молоком. Хлебали ложками, заедая пирожками с картошкой и жареным луком. Аким рассказал о новостях. На машинах наехали полицаи, немцы в черных шинелях. Остановились у старосты. С Выселок пригнали человек сорок девчат и парней — вместе с сельскими отправляют в Германию. Сейчас ждут возле правления. Народу набилось — не протолкаешься.
— Правлением это мы по-старому, по-колхозному называем, — пояснил Аким. — Нонче там у них канцелярия али шут ее знает как по-немецки зовут.
Приезд эсэсовцев и полицаев Аким связывал с отправкой молодежи в Германию. Андрей и Василий переглянулись. Дело, видимо, было в другом — искали беглецов.
Аким заговорил о том, что сейчас особенно волновало его. Не только его — все село, всю округу. Недели две назад староста ходил по дворам, уговаривал добровольно ехать в Германию на работы. Составил список, больше девчат. Парней угнали с осени. Как раз во время уборки. Добровольно ехать вызвались двое — Гараська Павлюк да Оксанка Будынок — непутевые девки. Аким презрительно скривил рот. Охота, пусть едут.
Думали, на том все и кончится. А третьего дня староста вызвал всех в канцелярию. Говорит, собирайте пожитки, приказ вышел ехать всем, на кого составлены списки. Куда тут подашься!.. Перед зимним Николой приходили партизаны, увели с собой старосту. Кое-кто из мужиков с ними ушел. С тех пор про партизан не слыхать ничего. Ближе к брянским лесам, рассказывают, там смелей действуют. Народ не дают в обиду. Глядишь, сейчас услали бы ребят к партизанам — и все тут. А сейчас что поделаешь?
— Одежонку-то всю собрали? — прервал себя Аким. Он повернулся к жене.
— А что ее собирать! Подлатали, заштопали, что было, и все.
— Исправную не давайте. Приедут назад, переодеться не во что будет… А это что? — Старик указал на янтарные бусы, лежавшие поверх женских вещей.
— Бусы Грунюшкины, — может, наденет когда…
Старик помрачнел:
— Ты, мать, очумела иль что?! Может, панихиду надо служить, а ты бусы. Детей на позор, в неволю гонят, а она их как на гулянку обрядить хочет. И не думай!. Пусть все по одеже видят, что подневольные… Ну да ладно, ладно тебе!.. — вдруг изменил он тон, заметив слезы на лице Василисы Андреевны. — И когда только это бесчинство кончится, будь они неладны!..
Аким подошел к комоду и взял ожерелье.
— Будет тебе, Василиса! Делай как знаешь. Может, и правда — одна ей будет радость, что бусы на себя надеть…
Со стороны улицы кто-то подошел к окну, стукнул палкой в наличник и крикнул:
— Аким, запрягай, вербованных повезешь!.. Отвори-ка!
— Лезьте в подпол! — переходя на шепот, торопливо сказал Аким. — Никак полицаи идут!.. Ложки-то лишние уберите!
Андрей и Василий нырнули в подполье. Василиса Андреевна унесла лишние ложки. Марина принялась убирать со стола.
Аким неторопливо вышел в сени, отодвинул засов и впустил двух полицаев. Один был с берданкой, другой с немецкой винтовкой. Они перешагнули порог, когда Василиса Андреевна глянула на окошко — и у нее захолонуло сердце. На подоконнике, на самом виду лежала бритва, невымытый помазок и зеленый
