врага.
От старого разрушенного замка, развалины которого Деодатус видел из своего окна, уцелела почти нетронутой небольшая часть главного здания. Эта часть заканчивалась крытым балконом, висевшим легко и свободно, наподобие ласточкина гнезда, над обрушившейся стеной. Возле балкона, как удалось Деодатусу разглядеть в подзорную трубу, росли кусты, гнездившиеся в расщелинах камней, образуя природную кровлю из зелени, на вид очень красивую. Деодатусу казалось, что на балконе этом можно было бы жить, трудно только было попасть в него по разрушенным лестницам. Тем более удивился Деодатус, когда однажды ночью он ясно заметил из своего окна свет на балконе, исчезнувший затем через час. Свет этот с тех пор замечал Деодатус и в последующие ночи, и легко можно понять, что юноша, окруженный глубокими тайнами, увидел и в этом явлении нечто, связанное со своей судьбой.
Деодатус поделился открытием с хирургом; тот, впрочем, выразил мнение, что появление света на балконе замка могло объясняться каким-нибудь весьма простым и естественным образом. В уцелевшей части замка и в подвальном этаже было отведено несколько комнат для лесничего, смотревшего за княжеским парком. И так как, насколько хирург мог убедиться при осмотре развалин, на балкон нельзя было или, по крайней мере, было небезопасно взобраться, то, возможно, какие-нибудь молодые люди забирались туда сверху по крыше и проводили там свои вечера, уверенные, что им никто не вздумает мешать.
Деодатус остался недоволен таким объяснением и нетерпеливо ждал случая проникнуть в развалины замка.
Наконец врач позволил ему гулять по парку во время сумерек, причем он должен был избегать тех мест, которые были видны из окон комнат больного князя. А тот к этому времени уже настолько оправился, что мог сидеть у окна и смотреть в него. Деодатус не должен был попадаться ему на глаза, отличавшегося острым зрением, и он покорился этому без споров.
Как только Деодатус получил разрешение врача на прогулки, он отправился к развалинам замка. Там встретил он лесничего, который, увидев его, очень удивился, и, когда Деодатус подробно ему рассказал, как он попал сюда, лесничий заявил, что господа, поселившие Деодатуса без ведома князя на даче, играли в опасную игру. Если бы князь что-нибудь узнал, то могло бы случиться, что прежде всего он приказал бы заточить в монастырь молодого господина, а затем и всех его покровителей.
Деодатус выразил желание осмотреть внутреннюю, еще неразрушенную часть замка. На что лесничий сухо возразил, что этого нельзя сделать, так как в любую минуту может обвалиться какой-нибудь сгнивший потолок или даже целый кусок стены; кроме того, лестницы настолько разрушились, что по ним невозможно ходить, не рискуя каждую минуту сломать себе шею. Когда же Деодатус заметил ему, что он часто видел свет на балконе, последний сказал грубым и резким тоном, что это нелепые выдумки и что лучше бы молодой господин заботился о себе, а не наблюдал за другими. Он должен благодарить небо уже за то, что лесничий из сострадания к нему не пойдет тотчас же к князю и не расскажет, что здесь делается вопреки его строгому повелению.
Деодатус заключил из всего этого, что лесничий под своей грубостью старался скрыть замешательство. Еще более укрепился Деодатус в своем убеждении, что тут скрывалась некая тайна, когда, проходя по двору замка, увидел в прикрытом его углу узкую деревянную лесенку, по-видимому недавно выстроенную и ведшую как раз в верхний этаж главного здания замка.
Глава шестая
Болезнь князя, становившаяся все серьезнее, вызывала немалое смущение и заботы. Благосклонный читатель уже знает, что супруга князя вместе с родившимся от нее ребенком исчезла непостижимым образом. У князя не было прямого наследника; ближайший наследник престола, младший брат князя Ремигия, был равно ненавистен как двору, так и народу за свое возмутительное поведение и порочные наклонности, которым он предавался самым откровенным образом. Глухая народная молва обвиняла его в преступном заговоре против князя и существованием этого заговора объясняла его вынужденное удаление из страны.
Настоящего местопребывания его никто не знал.
Жители Гогенфлю ломали себе головы над вопросом, что с ними будет в случае смерти князя. Они дрожали при мысли о тиране-брате и высказывали пожелания, чтобы слух, пущенный еще в старые времена, будто он утонул в море, оказался справедливым.
За столом гостиницы «Золотой Козел» только об этом и говорили; каждый спешил высказать свое мнение, и известный уже нам советник рассудил, что высокомудрый городской совет мог бы, пока выяснится, что делать дальше, продолжая заниматься городскими делами, вмешаться также и в общее управление страной. Какой-то старик, долгое время сидевший в глубоком молчании, внезапно заговорил тоном, в котором слышалось живейшее волнение:
— Какое несчастье преследует нашу бедную страну! Лучшего из государей постигло неслыханное бедствие и отнимает у него все счастье жизни, весь его душевный покой, доводя его до ужасного горя! От его наследника мы можем ждать только дурного, и единственный человек, который стоит, как скала среди моря, который мог бы стать нашей опорой, нашей защитой, где-то далеко.
Все тотчас поняли, что старик подразумевал не кого иного, как графа фон Терни, удаленного от двора вскоре после исчезновения княгини.
Граф Терни был, по общему мнению, выдающимся человеком. Одаренный сильным умом и талантом желать только справедливости и иметь силу исполнять свои желания, он отличался при этом благородством и стремлением ко всему доброму и прекрасному. Он был защитником слабых и неутомимым гонителей притеснителей. Потому граф заслужил не только любовь князя, но также и своего народа, и лишь немногие решались верить слуху, который обвинял его в заговоре и распространялся старанием брата князя, ненавидевшего графа до глубины души.
При этих словах старика все сидевшие за столом воскликнули в один голос:
— Граф Терни! Наш благородный граф Терни! О, если бы он был здесь с нами в это смутное время!
Стали пить за здоровье графа. Так как разговоры об опасной болезни князя, которая могла привести даже к смерти, продолжались, то естественно, что при этом упомянули и о молодом человеке, в присутствии которого с князем произошел прискорбный нервный удар.
Умный советник передавал о нем самые ужасные вещи.
— Известно, — говорил он, — что молодой человек, так неудачно старавшийся провести высокомудрый совет, нося два различных имени, оказался мошенником высшей школы, какие только попадаются на свете.
Недаром князь выписал его в Зонзитц и приказал привезти к себе на дачу, чтобы там самому допросить о всех его адских замыслах. Вежливость же офицера, удобная карета, приглашение лейб-медика — все это было только маской, чтобы не возбудить подозрений злодея, и особым приемом, чтобы лучше устроить все дело. Несомненно, что князю все это отлично бы удалось, если бы от холодного, сырого вечернего воздуха с ним не сделался удар; молодой же человек, воспользовавшись происшедшим замешательством, быстро скрылся. Советник выражал пожелание, чтобы негодяй еще раз появился в Гогенфлю: уж во второй раз ему не удастся избегнуть правосудия высокомудрого совета.
Едва советник произнес эти слова, как молодой человек, о котором он только что говорил, молча вошел в комнату, сдержанно поклонился собравшемуся обществу и присел к столу.
— Добро пожаловать, дорогой господин Габерланд, — сказал хозяин, отнюдь не разделявший дурного мнения советника. — Добро пожаловать! Ну, надеюсь, вы без всякого неприятного чувства снова появились в Гогенфлю?
Молодой человек, казалось, был очень удивлен речью хозяина. Тогда маленький толстый советник, приняв важную позу, обратился к нему напыщенным тоном:
— Милостивый государь! Я должен объясниться с вами…
Но молодой человек посмотрел ему прямо в глаза острым, проницательным взглядом, и советник, смутившись, помимо воли пробормотал с низким поклоном:
