это было там, в Афгане. И ни одному, ни другому не захотелось встретиться вновь.
Обедать Николай Сергеевич Оленин обычно ездил домой. Он любил свой дом, любил свою жену, которая ко времени его приезда, как правило, появлялась сама.
Татьяна умела удачно совмещать свой бизнес – ее фирма вела в городе большие строительные работы – с ведением домашнего хозяйства. У Татьяны Олениной были широкие связи во властных структурах еще с советских времен. А чиновники везде остались прежние, с прежними замашками и запросами. С ними ладить глава фирмы умела. Иначе было просто не выжить. Все ответственные городские и областные властные и околовластные люди, депутаты разных мастей желали иметь квартиры не хуже, чем у Олениных – шесть больших комнат в два этажа. Ну, естественно, кому-то по рангу хватало и трех комнат. У каждого свой вес в обществе. Они помогали Татьяне, Татьяна по мере возможности помогала им. Такой рэкет был взаимовыгодным и не носил потный запах беспредела. А от рэкета уголовного фирму прикрывал сам Оленин. Ему это было нетрудно – помог пару раз решить проблемы Совету ветеранов войны в Афганистане, в который он входил в качестве сопредседателя областного отделения.
Четыре комнаты квартиры были на третьем этаже, еще две на четвертом. Вход возможен с каждого, но верхней дверью пользовался только десятилетний сын, который, по сути дела, занимал один две верхние комнаты.
Татьяна была уже дома. Открыв дверь своим ключом, Николай Сергеевич почувствовал с кухни дразнящие запахи жареного мяса.
– Коля, ты? – крикнула жена, не отходя от плиты.
– Нет, это не я, – хмуро ответил Оленин, разулся и, не заглянув даже на кухню, прошел по толстому вьетнамскому ковру к себе в кабинет. Обычно он всегда сначала подходил к жене и она традиционно подставляла щеку для поцелуя.
Николай Сергеевич искал старую записную книжку, где когда-то был домашний адрес Лосева. Вообще Оленин всегда отличался особой аккуратностью и даже некоторой педантичностью. Старые вещи, в которых могла со временем возникнуть надобность, он не выбрасывал и обычно хорошо знал, где и что у него лежит. Но сейчас эта проклятая книжка не находилась.
Татьяна заглянула в дверь, опершись только о косяк плечом. Взгляд недовольный и вопросительный, смотрит как учительница на нашкодившего ученика. Николай Сергеевич говорить ничего не стал, продолжая резко выдвигать ящики письменного стола и секретера, ворча себе под нос. Эта его привычка ворчать всегда сильно раздражала Татьяну.
– Что-нибудь случилось? – спросила она наконец. – Может, помочь?
– Ты не видела зеленую записную книжку?
– Какую еще зеленую?
– Старая. Была у меня несколько лет назад… С глянцевым переплетом. Рисунок стертый. Там адрес очень нужный, не могу найти…
Татьяна недовольно пожала плечами. Ей не нравилось, когда муж проявлял характер. Хозяйничать в доме и повышать голос ей хотелось только одной.
– Я разве когда-нибудь интересуюсь твоими бумагами? Я такую даже не помню.
И торопливо ушла на кухню, где что-то зашипело на плите. Шаги ее толстый коридорный ковер глушил полностью.
Книжка не нашлась. А сам адрес Оленин элементарно забыл. Помнил только район и приблизительно улицу. Он был в этой квартире лишь однажды. На следующий день по возвращении из Афгана. Навестил мать Сохатого и оставил у нее фигурку из желтоватой слоновой кости – единственную вещь командира, которую не успели забрать офицеры военной прокуратуры. Небольшая, сантиметров двадцать в высоту фигурка изображала танцующую обнаженную женщину. Изделие явно не афганское. Ислам запрещает изображать животных и людей. Да и поза танца говорила, что сделано это в Индии. Память. Командир любил сидеть вечерами и рассматривать танцовщицу. Пальцем гладил ее. Но об этом Оленин не рассказывал матери. Он почти не разговаривал с ней, потому что не мог найти слов для объяснения ситуации. Да и сам ее толком объяснить не мог – даже себе. Мать, старая больная женщина, конечно, спрашивала. А он стеснялся случившегося и потому ушел торопливо. Сам Лосев в то время находился в ташкентском СИЗО. Ждал суда.
Это было двенадцать лет назад. Если бы он хоть раз за последние годы навестил командира, то смог бы сейчас найти дом. Все-таки память у бывшего разведчика хорошая, профессиональная. Но не довелось в гости сходить. Это было неприятно, потому что разыскивать по прокурорским каналам, обращать на себя чье-то внимание и связывать свое имя с именем Сохатого он пока, до конкретного выяснения, не хотел из осторожности. Случайностей бывает много. И любое нечаянно произнесенное слово, фамилия, прозвучавшая из его уст, может Оленину повредить. Завистников хватает и без того, и каждый надеется вовремя ногу подставить. Слишком быстро продвигается он по службе, чтобы не иметь врагов.
Сохатый…
Через пару лет после освобождения Лосева, когда они встретились в кафе, Николай Сергеевич не взял у командира адрес, сказал, что у него есть. Сам же он тогда жил в другой квартире. Может быть, он тот адрес и говорил, сейчас не помнит. Но командир в гости не заходил. И не звонил даже…
Глава 3
Холодный ветер шел из Китая. Северо-восточный затяжной и нудный «калсай», как называют его местные киргизы, живущие в Таджикистане. Непосвященному это казалось даже странным. Северо-восточный, и вдруг из Китая. Казалось, что там, на северо-востоке, за Киргизстаном и Казахстаном лежит Россия. Но так думается, когда не знаешь всей извилистости границы в горах Памира. В Китае, в краю, заселенном уйгурами, ветер проносился над очень пыльным хребтом Майдантаг, перепрыгивал через перевалы, петлял, без визы пересекал границу. Потом, набираясь холода, идущего с вершин Заалийского хребта, сворачивал на высокий, но более равнинный Восточный Памир.
Шлагбаум на посту Каракуль стучал под порывами ветра о боковую стойку и действовал этим стуком на нервы. Старший прапорщик Заремба только что закончил телефонный разговор с начальником Мургабского погранотряда, сложил и спрятал на грудь, под теплый бушлат, миниатюрную трубку спутникового телефона. Он сам себе нравился, когда по этому телефону разговаривал.
– Они едут. Готовься, – только и сообщил полковник. – Смотри, надеюсь на твои артистические способности. Не подведи… Как жена?
– Не звонила еще.
– Ладно. Держись.
– Есть, товарищ полковник.
За три месяца обладания этой трубкой – только третий разговор. Однажды жена захотела вдруг позвонить подруге в Ош. Решила, понимашь, что это компенсация за неудобства горной приграничной жизни. Петро чуть не задохнулся от возмущения. Ногами затопал.
– Не сметь руками трогать… Это… Это… – он даже не смог объяснить, что же такое эта трубка и для чего она предназначена. Ни к чему жене знать, не женское это дело…
– Что орешь, как конопли объелся… – сказала она, но ему показалось, что этот голос слышит весь наличный состав комендантского городка. Голосом бог Гану не обидел.
– Сама ты конопля, – после окрика Ганы Петро атаковал уже более вяло. Но сказал почти правду – внешне жена сильно напоминала индийскую коноплю. Тощая и высокая, волосы торчат в разные стороны, сколько она ни пытается их причесать.
– А ты… Посмотри на себя, на себя посмотри – натуральный взбесившийся як. От тебя же бежать подальше надо… – не осталась она в долгу, и сама, как як, надулась, готовая к продолжению. Но бежать, похоже, не собиралась.
Он не нашелся что ответить. Да и, по правде говоря, не рискнул. Знал, что жена легко становится яком. Только жители Памира да горные шерпы знают, что представляет собой взбесившееся животное, которое и водится-то только на Памире да в Гималаях. А для того, чтобы его раззадорить, ума много не надо. Лохматые ноги расставляются широко, глаза наливаются кровью, изо рта ползет пузырящаяся от неровного дыхания пена. Страшные острые рога опущены вниз, на противника – минута-другая, и он ринется в атаку.
Куда там испытанным испанским матадорам до ячьих пастухов. Ни один матадор с таким быстрым и ловким быком не справится.
Лет пятнадцать назад, когда прапорщик Петро Заремба только начинал свою службу в Мургабском погранотряде, здесь произошел такой случай. Пятерых старых яков погрузили в «ЗИЛ-130» – другие машины по местным дорогам почти не ходят, задыхаются на перевалах от кислородного голодания, а у «сто тридцатого» под капот ставится специальное приспособление, которое вдувает кислород в карбюратор. Потому и «дышат». Животных отправили на мургабский мясокомбинат. Машину оборудовали, как полагается, дощатыми стойками, наращивающими борта. Но любое животное – корова или лошадь – умеет предвидеть приближение смерти. А особенно такое животное, которое живет почти дико, пасется в горах и признает только своих пастухов, не подпуская к себе посторонних людей и даже бросаясь порой на них. Повезли. Прямо на ходу один из быков умудрился перепрыгнуть ограждение борта. Водитель заметил недостачу только на следующей остановке, когда захотел в чайхане попить чаю с мягкой, как сливочное масло, халвой. Там всегда была хорошая халва.
Заметил, но не растерялся. Обратился на всякий случай к пограничникам. Наряд яка нашел. В те времена пограничники еще знали каждый участок приграничной зоны наизусть, и знали, что и где происходит.
Но как его нашли!..
Бык сломал ногу при падении. И на трех ногах уходил в горы, к лугам, не понимая, что подходит время снега и ему там делать просто нечего. Но ему и не удалось уйти далеко. В пути он, должно быть, почуял запах волков. И двинулся к реке. На берегу его и настигли хищники. По сезону волкам только-только подошло время собираться в стаи, и они еще не совсем скоординировали свои действия. Потому, возможно, и не сумели сразу справиться с инвалидом-быком. Двоих он запорол, спустился в быструю реку и там, стоя на трех сильных ногах, ждал нападения. Вода наполовину скрыла его приземистый корпус. Ростом як невысок. Но все же выше волков. Пытавшихся до него добраться диких охотников сносило течением. А як стоял. Четверка оставшихся хищников решила взять его измором. Они уселись на берегу и ждали. Подоспевшие пограничники рассказывали потом, как нашли на берегу целые лепешки замерзших слюней. Дичи на Памире не много. Архаров и кииков не очень-то достанешь в скалах, с которых те при опасности просто прыгают, приземляясь на рога. Безрогим волкам так не дано. Волки страдали от голода, живое мясо было перед ними. Но дотянуться до него возможности не было. Автоматные очереди волчьи страдания прекратили. Двух убили, другая пара сумела убежать. Но самое интересное было потом. Волков як боялся. Волки боялись людей. А люди боялись яка. При виде бегства волков як выскочил на берег. И бросился на пограничников. Они еле-еле успели спрятаться за россыпью высоких валунов.
– Товарищ старший прапорщик, – подошел стоящий у шлагбаума младший сержант. – Что-то важное сообщили?
Узрел-таки, что прапорщик по спутниковому телефону разговаривает. Молодец пограничник!
– С погранотряда звонили. Начинается операция, суть которой тебе знать не следует. И потому, как только подойдет нужная машина, ты отправляйся в комендатуру обедать. Мы с ефрейтором вдвоем лучше справимся. Он у нас туповатый. Понятно?
– Понял…
Младший сержант ничего не понял, да ему и понимать не надо было. Более того, ему не надо было этого видеть. И он не хотел вникать ни в какие посторонние передряги. Готовился домой. Свою задачу на посту он уже выполнил. Прошедшей зимой младший сержант дождался хорошего льда на озере
