Сергей Самаров
Человек без лица
ПРОЛОГ
– В прошлом году, помню, посильнее снежок был, – хрипя простуженным горлом, сказал мордастый старший лейтенант и ударил о коленку шапкой, стряхивая снег. – Мокрющий, тяжеленный и с метелью. «Чехи»[1] ночью в прорыв ломанулись, им ветер в задницу, а нам в харю. Глаза откроешь – их тут же залепит. Не видишь, куда стреляешь. Так-то вот… Из-за этого и до «рукопашки» их допустили. Это я тогда три пальца на левой сломал. Навстречу звезданул, а у него, козла, нос на метр вперед рос. Так я этот нос через затылок ему выпустил. А сам без пальцев остался. Ладно хоть на левой…
– И что? Много положили? – затягиваясь сигаретой, зажатой в ладони, чтобы снегом ее не замочить, спросил капитан с длинными и белесыми, словно седыми, ресницами.
– Человек сорок… Два десятка прорвалось. Только за нами десантура на отдыхе стояла. Их вывезти должны были, да «шмели» [2] из-за погоды стали. И хорошо, что не вывезли. В бинокль картинкой любовались. С ПНВ.[3] Как кино, когда пленка рвется. Окулярами тряхнешь, снег слетает. Глазей дальше… И этих, что прорвались, десантура положила. Хотя тоже чуть дело до рукопашки не дошло…
– Здесь не окопы. Здесь в прорыв идти некому.
Капитан щелчком отбросил окурок далеко на дорогу и резко обернулся, потому что мимо его уха с мокрым свистом пролетел снежок.
– Кому в глаз надо? – спросил он сердито под общий смех.
– Скажи спасибо, что не гранатой.
Настроение у всех приподнятое. Такой пустяк, как погода, в состоянии, оказывается, настроение поднять.
Это утро обернулось другой стороной, нежели минувший вечер, когда морозило, но предзимняя смерзшаяся земля лежала сухой, жесткой и колючей, по которой ходить-то, не спотыкаясь, было проблематично. Ночью пошел наконец-то снег, которого уже давно ждали – большими хлопьями, мягкий, и сразу показалось, что стало теплее. Ну если уж не теплее, то по крайней мере уютнее стало жить на настоящей зимней земле с настоящим снегом.
Жить на земле – это совсем не то, что жить в теплом доме со всемит удобствами и даже без удобств. Дощатый настил в палатке мало защищает от холода.
Блокпост, расположенный на перекрестке пяти дорог неподалеку от Грозного, обрадовался снегу не только потому, что он напоминает о среднерусской зиме. У омоновцев, занявших здесь позицию, интерес сугубо практический. Снег, как книга. Он дает возможность читать следы. Да и движение на дороге соответствует погоде – не такое интенсивное, как обычно. Первый снег многих заставляет пять раз подумать, прежде чем выехать за ворота. Скользко, а пойди, купи-ка сразу подходящую шипованную резину в современных полувоенных условиях… Только по надобности едут, а визит в гости откладывают до следующего раза, когда погода устоится и снежный наст станет привычным хотя бы для ног. Тогда покажется, что и колеса к нему попривыкли.
Сам блокпост сложен из мешков, засыпанных сырым песком, и потому скрепленных морозом, как зацементированных, – пуля порой отлетает рикошетом, омоновцы сами проверяли. Из центральных амбразур торчат, с угрюмой насмешкой глядя на дорогу, стволы двух пулеметов. На других, укороченных по бокам амбразурах, как на полочках, лениво устроились автоматы. Но эта лень обманчива. Протяни только руку, и стреляй, если возникла такая необходимость. Но пока необходимости нет, автоматы отдыхают, как и люди.
Как и полагается каждому блокпосту, на верхней точке крыши – российский флаг. Сменный состав живет, естественно, не здесь, а в двух палатках, расположенных за другой стеной, сложенной из таких же мешков с песком. Там потеплее, чем на блокпосту. Не так много щелей, сквозь которые ветер выносит тепло от печки, да и дополнительная стена от ветра спасает больше, чем на блокпосту. Уголь для печек сложен здесь же, между палаток, большой кучей. Рядом ведро для угля, лом и лопата. Кто больше других замерзнет, тот и топит вне очереди свою палатку.
С другой стороны прикрывает палатки от ветра и от возможного обстрела омоновский БТР…
Утром, как только рассвело, все омоновцы вывалили на улицу – снегом полюбоваться. Соскучились. Те, что службу несли, тоже вышли – на товарищей посмотреть. Только один двинулся к шлагбауму. Со стороны города шел «уазик» зеленого цвета, но номер снегом так залепило, что не видно ни одного знака. Впрочем, в такую погоду омоновцы к номеру придираться не собирались. Входят в понимание участи водителя – не будешь же через каждые сто метров останавливаться, и снег с номера счищать. Но «уазик» не стал подъезжать к шлагбауму, а свернул к блокпосту, и это заставило омоновцев среагировать по-своему. Сразу заняли боевое положение стволы пулеметов, и автоматы перешли из горизонтального положения в вертикальное.
Машина остановилась, открылась дверца. Высунулся, обнажив плечо с погоном, армейский старший прапорщик. Значит, машина все-таки военная.
– Привет, менты! – К армейским офицерам он, естественно, так вольно обратиться бы не посмел. К ментам может.
В ответ на вольность – вольность такая же.
– Привет… Какого тебе хрена надо?
А ни пулеметы, ни автоматы в сторону не отворачиваются. Смотрят черными отверстиями стволов без стеснения прямо на «уазик». Мало ли, кто прапорщиком вырядиться может. И даже старшим прапорщиком…
– Мне ничего не надо. Там, – старший прапорщик показал большим пальцем за спину, – мужик на дороге валяется. Живой… Чуть шевелится… Морда вся в крови. Одет легко. Похоже, из машины выбросили. Сгоняйте!
– Далеко?
– Метров триста будет.
– Вот, ни хрена себе, ближний путь. Что ж сразу не подобрал?
– А если там засада?
Такое уже не раз встречалось в армейской практике. Определяется идущий по дороге военный транспорт. Кто-то, чаще всего в военной же форме, валяется окровавленный на дороге. Машина останавливается, водитель и пассажиры выскакивают, чтобы помочь, и нарываются на автоматные очереди. В этом старший прапорщик прав, и обвинять его в равнодушии трудно.
– Отвези! – скомандовал капитан.
– Непонятливый ты. Я ж говорю, а вдруг там «чехи»…
– И что?
– У вас вон своя техника стоит, – кивнул старший прапорщик на БТР. – Ее очередью не пробьешь. А моя… – и он для наглядности постучал по брезентовому тенту.
– Нашу технику заводить до вечера, – ответил, морща широкую физиономию, старший лейтенант, который год назад сломал пальцы на левой руке, и счистил ногой снег с номера армейской машины. – Запиши номер… – сказал тому, что стоял у шлагбаума.
– Бывайте, – старший прапорщик не напугался того, что его номер записали, только усмехнулся и зло хлопнул дверцей. Впрочем, это омоновцам могло показаться, что он хлопнул зло, а в самом деле просто дверца машины закрывалась с трудом. И поехал.
– Заводи свой трактор, – скомандовал капитан одному из омоновцев. – Сгоняем посмотрим.
Это уже приказ, прозвучавший вполне серьезно и по-деловому. А после приказа снежками не бросаются. Омоновец бегом направился к проходу в стене, над которой возвышалась серо-зеленая башня БТРа.
Рядом с операционной палатой гарнизонного госпиталя в Ханкале, на стандартной больничной низенькой скамейке для ожидающих, устроились двое. Первый, старший опер республиканского управления ФСБ подполковник Рамазан Хожаев. Рядом с ним вытянул ноги второй опер, прикомандированный из Москвы капитан Виктор Трапезников. Подполковник держится более сдержанно и сидит прямо. Капитан, как обычно бывает с прибывшими из головной организации, понимает, что эта сдержанность вызвана его присутствием, но сам чувствует себя вполне раскованно. Не видит причин чувствовать стеснение.
Дверь вскоре открылась, и вышел полковник медицинской службы, на ходу снимая белый халат, – заведующий хирургическим отделением.
– Это вы меня дожидаетесь? Который из вас следователь? – не глядя на вставших при его появлении офицеров, спросил полковник и махнул рукой кому-то в другой конец коридора, привлекая внимания и жестом прося подождать.
– Следователь, товарищ полковник, еще не приехал. У него выезд в район… Там серьезное происшествие. Как вернется, займется этим делом. Пока занимаемся мы… Что с раненым? Вы не будете сами оперировать?
– Вы считаете, что заведующий отделением оперирует всех подряд? – исподлобья глянул полковник и вздохнул: – Жестоко ошибаетесь. Я большей частью, к сожалению, администратор. А здесь, в Ханкале, – администратор трижды… Но я иногда оперирую… только самых тяжелых…
Обреченный вздох показал, что полковнику-хирургу не слишком нравится быть администратором, но он мирится с этим, потому что находится в Ханкале только в длительной командировке.
– А наш подопечный?
– Видимых травм у него нет. Просто основательно избит. И еще… Вам это будет интересно… Он недавно перенес операцию. Похоже, что пластическую. То есть сменил свою внешность. Шов один разошелся. Мы посмотрели, шов слишком интересный, скрытый. И не подумаешь, что это операционный шов. Естественно, проверили. Есть и другие характерные швы. Это как раз по вашей линии. Я попросил дежурного сообщить командованию. Так вы из прокуратуры или из ФСБ?
В Чечне и прокурорские работники, и сотрудники ФСБ ходят в одинаковой с войсковиками камуфлированной форме, чтобы не «светиться» издали. Только знаки различия в петлицах собственные. Но петлиц под халатами, как и погоны, не видно.
– Из ФСБ, – ответил капитан.
– Да, значит, это по вашей линии.
– Что он сам говорит? Что с ним случилось?
– Он ничего не говорит. Он почти без сознания. По крайней мере, на вопросы не отвечает, хотя реакция на боль положительная. Не пьян. Может быть, наркота. Но я не уверен. То есть зрачок расширяется. В наркотическом опьянении чаще всего этого не бывает. Хотя все зависит от вида наркотика… Некоторые сами зрачки расширяют… Впрочем, в этом вопросе я не специалист.
– Что такое «почти»? Я не понимаю такой формулировки, – недовольно сказал капитан.
– Я же говорю – я бы подумал, что он в наркотическом опьянении. Но гарантировать не могу. Внешний вид не говорит, что это наркоман. Слишком холеный. Кроме того, наркоманы пластические операции не делают. Их такие мелочи, как внешность, волнуют мало…
– Пусть так. Когда нам можно будет поговорить с ним?
