— Пуля настигнет, так что не пытайся. Не промахнусь. — Сергей указал на винтовку. — «Динозавр двадцатого столетия»!
Краковский сел на подоконник и ослабил шпингалет. Сергей щелкнул затвором винтовки, дослав патрон в канал ствола.
— Не балуй!
— Послушай-ка, уж не племянник ли ты моему адъютанту Федору Рябинину будешь? — спросил Краковский, принимая прежнее положение. — Помнится, еще при немцах встречал тебя с ним и Мартой.
— Федор погиб на фронте. Марта говорила, что у нее похоронка имеется.
— Не стану же я тебе врать. — И перекрестился. — Крест святой — жив и служит у меня!
Сергей сосредоточился. «Кому же верить? — размышлял он. — Но если Федор жив и находится в банде, это может плохо отразиться на мне. Подумают, утаил, что родственник мой у Краковского, а еще хуже, что я лично связан с ним. Не поможет и то, что я был подпольщиком и даже имею правительственную награду».
Волнение Сергея не прошло мимо Краковского.
— Интересно получается: один родственник господу Богу служит, другой — дьяволу, — травил он душу осодмильца. — Буслаеву и Лиханову сам не признаешься, я тебя не продам. Не в моих правилах это. Так что будь спокоен на этот счет. Краковский умеет держать слово. Сам не продается и других не закладывает.
— А сапоги у тебя добротные, — разглядывая их, сказал Сергей. — Из кожи. На каблуках подковы. На подошве 33 гвоздя для прочности.
— Завидуешь?
— Иуда продался Понтию Пилату за 30 сребреников. Ты же Адольфу Гитлеру — за 33 железных гвоздя. Эх ты, дешевка!
Антон Буслаев в это время разговаривал с Москвой по полевому военному телефону. Едва доложил генералу Петрову о задержании Краковского, как вдруг прозвучали выстрелы. Он прервал разговор, выбежал из кабинета. Одолевало предчувствие беды. На лестнице к нему присоединился Лиханов, и они побежали вдвоем.
Поднявшись на второй этаж, Буслаев увидел картину, которая потрясла и его, и Лиханова: растерявшийся Сергей стоял у распахнутого окна и стрелял в темноту, что называется, наобум. В левой руке он держал лоскут материи.
— Прекратить огонь! — приказал он Сергею. Схватился за кобуру пистолета, но туг же опомнился. Пришло осознание того, что застрелить подчиненного на месте совершенного им преступления — не такая уж доблесть и означает лишь одно: слепо последовать разыгравшимся эмоциям.
— Это тебе не звезды с неба хватать, мечтатель! — строго выговорил Лиханов Сергею. — Тут, брат, котелком варить надо! Ух, так бы и двинул…
— Младший лейтенант Лиханов, организуйте поиск, преследование и задержание бандита! — приказал Буслаев теперь уже Ивану.
— Есть организовать поиск, преследование и задержание! — повторил тот и громко подал команду, которая разнеслась по всему небольшому зданию: «В ружье! За мной!»
Из дежурного помещения хлынули на улицу за Лихановым и растворились в темноте ночи с десяток осодмильцев. В считанные минуты они оцепили прилегающую к милиции территорию и начали ее прочесывать, просвечивать огнями фонарей, вплоть до костела.
Но, видно, проворонили…
— Как произошло, что ты упустил государственного преступника? — обратился Буслаев к Сергею, едва сдерживая себя, чтобы не опуститься до брани.
— Сам не знаю, товарищ лейтенант, — стушевался Сергей. — Все произошло в какие-то мгновения. Лишь чуть окно скрипнуло, я к нему. Он — от меня. Как сиганет на крышу сарая. Ну и силища у этого бандюги! Я ухватил его за порточину, но он вырвался и… вот, у меня остался лишь лоскут его штанины…
— Жаль, что не целиком штаны, — сдерживая возмущение, сказал Буслаев. — Доложи младшему лейтенанту Лиханову, что ты арестован на десять суток строгой гауптвахты за сон на посту. Условно. Отсидишь потом, когда позволит обстановка.
Сергей застыл в недоумении: за такое ЧП строевой командир отдал бы солдата под трибунал.
— Есть доложить начальнику отделения милиции! — повторил он приказ.
— Я слышал, ты рисуешь. Сделай несколько экземпляров портрета Краковского, чтобы можно было вывесить на видных местах в городе, в поселках. Напиши под ним крупными буквами: «За выдачу особо опасного преступника вознаграждение». Какое именно, укажем потом. Надо обдумать.
— Будет сделано, товарищ лейтенант! — с готовностью искупить свою вину произнес Сергей. — Краковский повесил моего старшего брата-подпольщика.
— В таком случае, выступишь в трибунале свидетелем по его делу.
Когда Буслаев ушел, Сергей подумал: надо было бы сказать ему о Федоре Рябинине. Но ведь под горячую руку решит еще, что скрывал это. И тогда — прощай отряд осодмильцев…
В побеге Краковского Буслаев винил и себя: следовало установить охрану и снаружи здания, под окном, но он этого не сделал.
Освещенный луной вдоль металлической ограды костела крадучись передвигался человек, сопровождаемый собственной тенью. В какой-то момент он ловко подтянулся и мгновенно перелез через нее. Осмотревшись, пополз к обители ксендза. Сердце готово было вырваться из груди. Прислушавшись и убедившись, что кругом спокойно и опасности для него нет, приподнялся и постучал в окно.
Через некоторое время отворилась дверь. Тусклое пламя свечи в руках ксендза осветило лицо мужчины, которого он сразу узнал. Появление ночного гостя встревожило его. На моложавом лице появилось недовольство.
— Святой отец… — начал было Краковский, тяжело дыша, скороговоркой, вполголоса.
— Тихо, — предостерегающе, и в то же время раздраженно произнес ксендз. — Ты можешь поставить под удар меня, а что еще ужаснее — скомпрометировать святую церковь. Сам знаешь, в какое время живем.
— Но, святой отец… Я был схвачен людьми Буслаева. Вы не представляете, что было со мной! Укройте меня, или я… — В руке бандита блеснул вороненый ствол «парабеллума».
— Проходи, сын мой, — примирительно сказал патер и закрыл за ним дверь.
— Мне удалось ввести Буслаева в заблуждение, усыпить бдительность осодмильцев. По мне стреляли…
С улицы послышались голоса. Ксендз и Краковский насторожились, вслушиваясь и стараясь понять, что происходит там. Донеслись же до них две фразы:
— Вот отпечатки его сапог. Он где-то здесь.
— Ему некуда деваться…
Прикрывая рукой пламя свечки, ксендз повел нежданного и нежеланного гостя по темному помещению. Провел в Сакристия[1] — святая святых костела.
— Придется пересидеть здесь, сын мой. Любвеобильно сердце Господне. — Налив вина, провозгласил: — Да хранит Господь нас обоих.
— Да хранит Господь, — повторил его слова Краковский.
— Пытали? — поинтересовался ксендз, все еще вслушиваясь в то, что происходит за стенами храма. Зная недавнее прошлое Краковского, то, чем он занимался при немцах, ксендз не симпатизировал ему и даже мог бы пожертвовать им ради того, чтобы не оказаться заподозренным в нечистых делах. Но это в случае, если войдут в костел и застигнут его здесь.
— Все было, — глубоко вобрав в себя и выпустив воздух, произнес атаман. — Натерпелся такого, что врагу не пожелаю. Приговорили к публичному повешению. Казнь назначена на утро — он врал, как мог. В сознании его навязчиво возникал то Красавин-старший, лежащий на полу с простреленной головой, то укоризненно смотревший на него Красавин-младший. Испуганные глаза дочурки и крик жены.
