Все эти дни Антону было не по себе. Вечером в среду поднялась температура, стало лихорадить. Буслаев заметил покраснение и опухоль на левом бедре, гноилась ранка от осколка гранаты. Понимал: без врача и стационара не обойтись. До ближайшего госпиталя километров восемьдесят, а в получасе же езды на лошади — больница. Ночью, в глубокой тайне даже от осодмильцев Иван Лиханов отвез его туда.
Главный врач больницы Серебрянкин — человек пожилой. До войны заведовал сельской амбулаторией. Когда район оккупировали гитлеровские войска, преобразовал ее в частную клинику. Лечил население. Под вымышленными фамилиями у него лежали и подпольщики, и партизаны. Иногда его вызывали в гарнизонную санчасть, где по приказанию военного коменданта консультировал больных немцев.
Услышав звонок в дверь, Серебрянкин вышел. Первая мысль — не бандиты ли пожаловали за помощью? Такое случалось. Присмотрелся. Вроде бы нет, но все равно люди вооруженные.
— Рана рваная, — заключил он, осмотрев, — должно быть, осколком гранаты вас царапнуло.
— В лесу на мину напоролся, — не открывая действительных обстоятельств, в которых получил ранение, объяснил Буслаев.
— И температура, должно быть, от этого. Эк, как разнесло бедро. Как бы у вас, батенька, не начался сепсис.
— Это что-то серьезное? — поинтересовался Антон.
— В рану с осколками металла попали гноетворные микробы, и может начаться повсеместное заражение крови, — объяснил доктор.
— Что мне следует делать, чтобы предотвратить это?
— А ничего особенного. Лечь в мой стационар ненадолго и выполнять мои предписания. Только и всего. А иначе…
— У меня совсем нет времени, доктор.
— Тогда решайте сами. Вопрос стоит так: жить или умереть. Сейчас еще можно спасти вас, через час будет поздно.
— Вы убедили меня, придется выбрать жизнь.
— Так назовите свою фамилию. Я должен вас зарегистрировать. Таков порядок, установленный райздравом.
— А вы могли бы записать в книге другой диагноз, не связанный с ранением? — поинтересовался Антон.
Серебрянкин вопросительно посмотрел на клиента, на Лиханова. На стволы автоматов. Иван Лиханов предъявил ему милицейское удостоверение личности.
— Понимаю, — поправил пенсне главврач. — Поставлю фолликулярную ангину. Вас это устроит?
— Да. Пожалуйста.
— Фамилию можете не называть. Запишу вас как Иванова. А вот палату… — он задумался. — На мезонин согласны?
— Там много больных?
— Вы будете лежать один.
Возвратившись к себе в отделение милиции, Лиханов распространил среди осодмильцев версию, что Буслаева вызвали в областное Управление НКГБ и он ранним утром уехал в город. Это быстро разнеслось среди населения.
Дошла эта версия и до Краковского. Однако он не поверил в нее. И к тому было основание. Слух прошел и другой: что Лиханов ночью кого-то отвозил в лесную больницу. Проверка же через своего человека показала, что среди поступивших в нее на излечение Буслаев не значится. Тогда, решил искать его не по фамилии, а по приметам, благо, лично его знал.
Главврач делал одному из пациентов перевязку, когда за ним пришла больничная сестра и доложила, что его требуют вниз. Серебрянкин спустился и увидел трех вооруженных, заросших щетиной мужчин.
— Не ждали, доктор? — располагающе спросил один из них.
— Вы пришли лечиться?
— Да нет, в качестве проверяющих.
— У вас имеются полномочия от райздрава?
— Не прикидывайтесь, доктор. Вы прекрасно помните меня. Я лежал в вашей клинике при немцах. Теперь вот пришел проверить, что за контингент находится на излечении при Советской власти.
— Вспоминаю вас. Господин Краковский?
— Вашей памяти можно позавидовать, доктор.
— А сейчас что же, служите Советам?
— Конечно, нет. С Советами мне не по пути. У меня своя дорога. И давайте без расспросов. Ближе к делу.
— Зачем пожаловали к нам?
— Мне надо пройти по палатам, чтобы опознать одного типа.
— Пожалуйста, вот книга регистрации. Она подскажет вам номер палаты. Указан в ней и диагноз, и дата поступления.
— Все дело в том, что в вашем журнале, как мне известно, тот тип не значится. Подозреваю, что вы могли записать его под другой фамилией.
— А вы не боитесь, что подцепите инфекцию?
— Дайте халат! — резко бросил Краковский.
Серебрянкин с беспокойством подумал об Иванове.
— Халат от заразы не спасет, господин Краковский. Но если настаиваете, дайте расписку, что вы предупреждены мною и опасностью пренебрегаете.
— Игорь, возьми лекаря под свою опеку, пока я буду ходить по больнице! — приказал Краковский пришедшему с ним Кривоносому.
Он взял автомат на изготовку и направился в палаты. Заглянул в одну, другую, третью, прошелся между кроватями, всматриваясь в лица лежавших там больных. Даже в женской палате побывал.
Антону Буслаеву с каждым днем становилось вроде бы лучше. И он настраивался на то, что в ближайшие дни покинет лазарет. Вспоминались события последних дней. Загадкой для него оставалась женщина, которая бежала с Краковским в разгар сражения. Не перепрыгнула через него, а скорее, пролетела над ним на невидимых крыльях и скрылась в зарослях. Варька-Шалашовка? Но он знал ее лично. Это — угловатое создание с резкими мужскими движениями. Тогда кто же? Баронесса? Судя по рассказам Лиханова, она женственна…
Строил планы и в отношении того, как бы скорее покончить с бандитизмом в районе. Особенно важно, полагал он, изловить Краковского, как наиболее дерзкого и мстительного атамана.
Думал и о Лиде. Все чаще возникало желание быть с нею рядом. С нею и с тем, кто родился без него, — сынишкой, дочуркой.
Вспоминалось и детство. Вот она, окраинная улочка Донбасского города Луганска. Деревянный двухэтажный, слегка покосившийся дом, в котором жила семья Буслаевых. А это — вооруженные солдаты в темно-зеленых суконных френчах и касках-пиках кайзеровской армии, вторгшейся в Россию. Ночью они ворвались в квартиру, взломали двери, ведущие на чердак и в подвал. Шумно переговариваясь не по- русски, искали отца. Приставив пистолет к виску, требовали от мамы, чтобы выдала, где он скрывается. Она упорно молчала или говорила — «не знаю». Трехгодовалый Антон подбежал к немцу, ухватился за брючину и стал оттаскивать его, крича: «Не убивайте маму, она хорошая!» Выругавшись, немец пнул его ногой. Обозленные неудачей солдаты по команде старшего штыками пропороли перину, так что перья летели по комнате. Вывалили из сундука бабушкины вещи в поисках оружия и большевистских листовок, но все безрезультатно.
Отец — участник гражданской войны, сын же его — чекист периода Отечественной — подумал Буслаев. — А ведь и он, и я мечтали совсем о другом… Отец… Это он наставлял меня всегда быть искренним перед самим собой.
Помнит Антон и батьку Махно. И опять же это с отцом связано. Всей семьей они товарняком
