рабочих.»
— А вот я что?то и в благодарность их не верю.
Племянник пожал плечами под студенческой тужуркой и ничего не ответил.
«В немногих словах позвольте нам, Вашим рабочим, высказать те благоприятные чувства, которые идут из глубины наших сердец, и признательность за все Ваши сердечные к нам, рабочим, отношения, как введением девятичасового рабочего дня, так и в многих Ваших покровительственных деяниях.»
Что?то вроде зависти было. Разве он, Савва Морозов, мало сделал для своих рабочих? А они по наущению — то ли полиции, то ли родичей — бастуют и за хозяина не подумали заступиться!
«Мы же, Ваши рабочие, соединясь воедино, обещаем Вам, что теперь с большей энергией и старанием отнесемся к обязанностям нашим для Вашего предприятия. Процветать ему на многие, многие годы во славу и честь Вашей фирмы.
Вам благодарные и признательные рабочие Ваши».
Поздравительный адрес был вложен в кожаный переплет, на котором красовалась бронзовая пластина с выгравированным текстом.
Начав с насмешки, Савва Тимофеевич глубоко задумался. Он чувствовал какую?то глубинную правоту племянника. Но не мог ее принять. Обида? На кого — на этих несчастных людей, которых матушка презренно называет «фаброй»?
Раздосадованный, он засобирался домой.
— Попрощаемся, племяш. Я ведь скоро отбуду во Францию. Свидимся ли еще когда?
По тому, как округлились глаза у Николаши, он понял, что напугал его.
— Ладно, ладно, еще съездим к цыганам! — попытался свести все к шутке. — Поди, Палаша не будет бранить?
— Она уехала куда?то за черту оседлости, не оставив даже адреса. Лишь писульку: «Не хочу портить тебе жизнь, мой милый». Вот так?то. А мы с вами, дядюшка, свадьбу гоношили!
Отвечать тут было нечего.
С тяжелым чувством уходил дядюшка от племянника.
Прогулки не возбранялись, но назывались они уже иначе — моционом. И всегда в сопровождении кого?нибудь. То доктора Гриневского, то какого?нибудь приятеля Зинаиды Григорьевны, то хоть и кучера Матюшки. Смущенно отводя глаза, Матюшка вожжи не давал. А когда Савва настаивал, грозил:
— Право, уйду от вас. Рази можно так служить? Хозяйка одно, хозяин другое, черногорец и тот права заявляет. В лапту моей башкой играют!
Лапта не лапта, а бродить по городу в одиночку не удавалось. Да и куда теперь ходить? Как?то уж так случилось, что и театр самоудалился от него, хотя он все еще числился третьим содиректором. Денег теперь мало дает? Это была не просто обида — полынная горечь. Он ведь не знал, что Зинаида Григорьевна обзванивала всех его знакомых и просила Савву не беспокоить, поскольку «он болен, очень психически болен, нуждается в покое и уединении». Мало-помалу друзья свыклись с мыслью, что им теперь придется вечернюю кутерьму крутить без Саввы Морозова. Станиславский был наивен, искренне верил, на плечи Немировича легли и хозяйственные, и финансовые дела — не до сантиментов. Даже дамы — Маша Чехова, Маша Андреева, Книппер, наконец, — оставили своего давнего воздыхателя. Раз болен, так болен, уж тут ничего не поделаешь. Хотя сестра Чехова жила совсем рядышком, обогревалась от морозовской котельной и пила морозовскую воду, даже ваттер-клозет был подсоединен к морозовской канализации — пардон, пардон, как говорится.
А получался не пардон — уж истинно пердон приятельский.
Катаясь с Матюшей в санках, он встретил бегущую куда?то Андрееву.
— Останови, — приказал.
Матюша знал о наказе хозяйки — ни с кем в дороге не якшаться, — но как отказать в просьбе своему любимому барину? Остановил. Дама вначале помахала ручкой, а потом и в санки вспрыгнула, под медвежью доху хозяина. Они там, за его спиной, так уютно устроились, что казались единым существом, с единой же, Саввушкиной, головой, покрытой собольей шапкой. Смех и грех! Зинаиде Григорьевне приспичило куда?то ехать, и у Никитских ворот они вплотную сошлись. Даже словами перекинулись:
— Не замерз, Саввушка?
— Не, Зинуля. Прыгай ко мне!
Ужас, ужас, что могло случиться!
Но Зинаида Григорьевна спешила, отказалась:
— Там Елизавета Федоровна плачет, сперва ее утешу.
Даже Матюша знал, что речь идет о вдове убиенного генерал-губернатора. Вроде как ненароком тронул вожжи — рысак сам взвился на дыбы, прежде чем на мягкую рысь перейти. Хозяин похвалил:
— Молодец! Находчив ты, Матюша.
— Будешь находчив, как взгреют. Все едино — хозяин или хозяйка!
— Не бурчи, Матюша. Сверни?ка к Патриаршим прудикам.
Бывал, бывал Матюша у этих Патриарших. Колея наезженная. Но ведь то до нынешнего наказа хозяйки? Одно утешало кучера: уж раз хозяйка поехала к губернаторской вдове, так наверняка заболтаются. Все же у подъезда наказал:
— Смотрите, недолго.
Матюша не знал, что хозяин сегодня и вообще?то рад бы отделаться от хихикавшей под дохой приятельницы. Недогадлив на этот раз оказался. Значит, опять раскошеливайся. На кой хрен ему эти большевики. Да вместе и с приятельницей! Сдались! У нее Алешка еще из Рижской крепости не вылез, а она ведь опять деньги клянчить будет — «на партийные дела, на партийные дела, Саввушка!» Знает он эти дела-делишки.
Матюша мерз у подъезда, а его в пот бросало. Не от лекарств ли, которыми его сейчас пичкают?
— Коньяку, что ли, подай. Живете вечным цыганским табором. Где хоть дом у тебя настоящий?то?
— А где Саввушка, где Саввушка!
— Тьфу тебя, ненасытная! Я еще Алешку не высвободил.
— Да уж мне передали: не сегодня завтра выпустят. Вот прямо от тебя в Ригу и еду.
— Со всей партийной кассой?
— Да главным?то кассиром, ты знаешь, Леонид Красин, а я только так. собирательница плодов земных.
— Обирательница!
— Так ведь на правое дело, Саввушка, на правое. Сто тысяч ты обещал?
— Ну, обещал. Да сейчас у меня ни хрена нету!
— Так когда будут, когда будут. Векселек можно прислать и из?за границы. На добровольные пожертвования живет наша партия.
— Партия! Сброд непотребный! Жируют на наивности рабочих, не в малой степени и моих. Лучше бы я лишнюю больницу построил.
— Странный ты человек, товарищ Морозов. Разве кто тебя насилует?
— А тебя, бывшая женушка статского советника Желябужского?
— Если бы да кабы! Растерял ты, Саввушка, мужскую прыть, растерял.
— Ну, погоди, непотребная!
— Да потребная, потребная же. Баба чует, баба никогда не ошибается. Ой, дуролом, что ты делаешь?..
А ничего. Ничего особенного. Пока друг Алешка выйдет из крепости, синяки заживут. По всему выходит — в последний раз встречаются. А дальше — ду-ду, под конвоем во Францию!
Выпроводив ее из Москвы, теперь уже невенчаную женушку Горького, он предался обычному российскому самобичеванию.
Нет, так жить нельзя. Ради чего?!
