кому?то перевозить солдат, а генералы знали одно — глотки драть. Трястись тысячу верст в угольной пыли?
Нет, пароходом лучше. Невелика река Клязьма, на которой вырос Савва Морозов, но она ведь в Оку впадает, а дальше Волга, Волга! На ней гудели пароходы общества «Самолет», разнося товары на Шексну, Вятку и особенно на Каму. Коли ехать на Урал, ставить свой красильный завод, так самое милое дело — по Каме-камешнице. Но у Саввы было не десять рук, и не привык он сразу за все хвататься; это значило — все бездумно и угробить. Нет, сейчас его интересовал дешевый азиатский хлопок, чтобы на египетский и американский не разбрасывать золотишко. Хозяин «Самолетом» плыл по Волге — не палубный игрок.
Купцов, разумеется было много, пили и играли вполне по-пароходному, но Савва, проигравшись поначалу, быстро образумился. Собственно, еще в Нижнем зарок дал. Хотя знал, что ненадолго. Натура, бес ее побери!
Бес явился в образе камского пароходчика Мешкова. Тоже молодой, только что получивший наследство от отца; тоже ярый и в делах, и в пьянке, и в бабах, само собой. Он?то и затащил его в какой?то бордель на юру. Самый лучший, уверял. Самый сладкий, бесовски посмеивался, скаля уральские зубы- камешки. Каждый раз, проверяя свои «Самолеты» на Каме, и к Нижнему поднимался, торя беспересадочную дорожку от Перми до Нижегородской ярмарки. Человек по всем статьям нужный, поскольку обещал помочь в становлении красильного завода, и Савва искренне к нему привязался. Но человек слишком уж свойский, освоивший Волгу как дом родимый. Затащив московского гостя в бордель, под хихоньки девиц, сразу же и самоудалился. Савве, как новичку, подыскивали нечто ягодное. и подыскали еще толком не забытую Агнессу! Войдя в номерок, он глазам своим не поверил:
— Ты ли это?!
Она встала с кровати, на которой уже возлежала, и без всяких экивоков ответила:
—
— Но как можно? У тебя же отец миллионщик!
— Был миллионщиком, да после долговой ямы пулю себе в ухо пустил, чтобы от кредиторов попреков не слушать.
— Да кредиторы?то что, не люди?
— Кредиторы — это небезызвестный вахлак Бугров. Всех волжских хлеботорговцев по миру пустил, всю хлебную торговлю к своим рукам пригреб. Не слыхал о таком?
— Как не слыхать. Главная знаменитость Нижнего.
— Вот-вот. Моего отца обдурил, отец без копейки остался — и... Разве я могла оставаться в университете? Закончим об этом, Савва Тимофеевич. К делу, как говаривал мой отец! Вы оплатили вход сюда, я обязана отрабатывать услугу. Раздевайтесь.
Она еще не успела совсем?то угаснуть после университетской красы, но на опухшем лице уже читалось горькое будущее.
Савва не шелохнулся.
— С тебя не будут требовать отчета — хорошо лн ты удовлетворила клиента?
— Не будут, если клиент не пожалуется хозяйке и если хозяйка не пожелает самолично удостовериться в счастливом времяпрепровождении клиента. Чу! Сама грядет! Раздевайтесь. да ради бога!
Он успел скинуть сюртук и даже манишку, прежде чем без стука ввалилась хозяйка. Из тех же бывших проституток, но вроде как уже благородная. Почтенная дама. Радушная и словоохотливая.
— О! — всплеснула она пухлыми руками. — Вижу, что двигаетесь к намеченной цели. Но, Агния, ты долго клиента не держи, у тебя еще два приема. Извиняюсь, извиняюсь, планида моя такая — следить, потому как девицы не всегда исправно должность свою исполняют, — попробовала она даже поклониться денежному клиенту. — Агния?то недавно у нас, не начудила бы чего. Прощевайте, уважаемый!
Нет, все же вышло нечто вроде поклона.
— Понимаю. ной ты, Агнесса, пойми: не могу жеяк тебе сейчас в постель заваливаться, — суетливо оделся он и даже в настенное зеркальце посмотрелся.
— Не можешь так не можешь, — не могла она скрыть обиду. — Но все?таки полчаса посиди, не подводи меня.
Он посидел, сколько положено, стыдливо сунул ей деньги и ушел не прощаясь.
Теперь на пароходе мешковатый пароходчик Мешков его донимал:
— Ай да купец! Деньги выбросил — плату не взял. Так в нашем деле нельзя.
— В нашем, в настоящем деле — истина твоя. Закончим разговоры о борделях. Заводишко ты для меня прикупишь? А я, как вернусь из Азии, к тебе в гости нагряну. Люблю во всем лично удостовериться.
— Дело похвальное, Савва Тимофеевич. Я ведь тоже не ради гульбы по рекам шатаюсь. Пароход — он какие тыщи стоит? Надо их окупать? Надо. Надо прибыль от этого иметь? Надо. У меня и сейчас?то, когда за шампанским сидим, пароходы в башке гудят. Ну их к матушке! Продолжим наше благое занятие?
Продолжали целую ночь. Дорога от Нижнего до Казани неблизкая. Хоть этот пароход компании Мешкова и не принадлежал, но ведь везде на реке свои люди. Пусть поропщут пассажиры, но как же он мог отпустить новоявленного друга без захода в ресторан? Да еще речной, на плаву. Борт о борт притерли, а на сходнях для Мешкова и красный ковер постелили. Знай наших и ваших!
Все же он почувствовал сильное облегчение, когда развязался с радушным пароходчиком. Друзья друзьями, но у него целый месяц вот таких скитаний. Попей?ка каждый день!
Путь его пароходный лежал на Самару, дальше на Астрахань, на Баку, откуда можно было переправиться в Туркестан.
Слава Морозовых впереди него летела. А уж в хлопковом краю и подавно. На знойном азиатском берегу, под плотным пологом шатра, встречал сам великий князь Николай Константинович. Сын великого князя Константина Николаевича, поэта «К. Н.». Внук грозного Николая I. Впрочем, слова «сам» и «великий» здесь не имели никакого значения. Николай Константинович был напрочь отринут от двора, забыт и заброшен в Туркестан волею судеб. За ним тянулась дурная слава, которая не давала права офицеру оставаться даже в захудалом пехотном полку.
Он был, собственно, в ссылке как ненормальный; не от бедности же выкрал все фамильные бриллианты матери и раскидал их по ростовщикам — ищи теперь свищи! Даже императорские ищейки следов не могли сыскать. Разгневанный Александр III сослал царского отпрыска в Сибирь, лишив, кажется, всех чинов и званий. Во всяком случае, Николай Константинович нигде и никогда в мундире не появлялся. Вполне цивильный, небогатый обыватель. Но что удивительно: он вовсе?то не затерялся, не спился, не сошел с круга.
В Сибири сделал самое очевидное: женился. Как и отец-поэт, влюбчив был, не позарился ни на купчих, ни на ханских дочерей, которых в азиатской Сибири было видимо-невидимо. На дочери полицеймейстера остановил свой взгляд и решил перебраться в края потеплее, а все, что лежало за Урал- рекой, тоже было Сибирью. По безденежью ли, по склонности ли души — в нем проросла хозяйская жилка. Он завел хлопковые плантации, строил оросительные каналы, безбожно отводя воду Аму-Дарьи и оставляя окрестных дехкан на сухом, каменистом такыре. Ему это прощали, все?таки признавая внука Николая I. Да и любили по Сибирям изгнанников, стало быть, уважительно относились и к нему. Его принимал сам эмир бухарский, подданный империи, но вершитель всех туркестанских судеб.
Савва Морозов не без интереса ждал этой встречи. И не только потому, что дело с хлопком было связано, — какая?то неукротимая страсть к познанию людей. Ругал себя за это, но ничего с собой поделать не мог.
Несмотря на всю опалу, он ожидал встретить все?таки надменного, заносчивого человека — как же, романовская, царская кровь! Но из шатра вышел высокий, улыбчивый господин средней, весьма приятной внешности. В европейском летнем костюме и с руками весьма ухоженными. Поклон его был приятен и вежлив. Он не представился — Романов; без всяких титулов назвался:
— Николай Константинович, здешний абориген.
— Савва Тимофеевич, абориген Орехово-Зуева, — оставалось в тон ему сказать.
— Аборигенам следует отдохнуть от здешнего пекла, тем более что дальше путь будет на верблюдах.
