Нынешний Алексеев не любил, когда слишком?то часто упоминали и трясли его родословное древо. Он нервно усы поглаживал. Шехтель этого не замечал.
— Простота? Она же и красота? Да, повторю: кресла под мореный дуб. Везде благородное дерево. Даже в фойе, господа. Не от скупости — от полноты душевной. Давно заметил: чем больше мишуры — тем глуше душа. А вы ведь пробудить ее стремитесь?
Немец превзошел не только москвича, но и словоблудливого владимирца. Поэтому резко и сменил тему:
— Вас сцена, конечно, интересует?
Смущенно кивали господа артисты, восхищенно смолил очередную папиросу купец- театрал. Как же без сцены!
— Сцену я заставлю крутиться по вашему желанию. Но предупреждаю: в машинном хозяйстве не обойтись без заграничных заказов. Деньги немалые. Савва Тимофеевич — он умеет считать?
— Уж посчитал. С божьей помощью, осилим. Машины привезем из Германии. — от огарка прикурил другую папиросу. — А машинистов найдем у себя. Те же мои, ореховские. В той же Германии да в Англии и стажировались. Почему бы от ткацкого дела к делу театральному не приобщиться?
— Да-а, Савва Тимофеевич, купеческая душа. — не скрыл восхищения и бывший купец Станиславский. — Но мы чего?то молчим о самом проекте? Не запамятовали?
Нет, не запамятовал Савва Морозов. Просто трудно ему было начинать денежные разборки. Что при строительстве этого особняка на Спиридоньевке, что при дачной постройке в Покровском, говорил: Франц Осипович, я вам полностью доверяю, деньгами сорить не будете, но и скупость ни к чему, делайте, как вам сердце подскажет. Но то — из своего кошеля, и на свой единый вкус. Здесь же — двое, а теперь уже и трое, директоров, три пары глаз. И три кошеля, хотя шире?то ему, Савве Морозову, придется расхлебенивать. Алексеев родовые купеческие капиталы прожил, а Немирович особых и не имел. Тем более уж артисты! Общество на паях — какой может быть пай у той же Оленьки Книппер?
Видно, краска собственной укоризны залила лицо. Шехтель даже встревожился:
— Что с вами, Савва Тимофеевич? Я что?нибудь не так сказал?
— Так, все так, любезнейший Франц Осипович. — как с головой бросился в холодный омут. — Однако же мы хотели бы знать все по денежной части. А чтобы вас не обидеть недоговорками — назовите для начала цену самого проекта. Да, Франц Осипович, давайте дело делать.
Шехтель, видно, знал, что к этому разговор подойдет. Он и решил поскорее его закончить:
— Ага, что касается проекта. Я сочту за честь выполнить его безвозмездно. На этом и порешим, господа.
Савва Тимофеевич ликующе захлопал в ладоши:
— Так нас, Франц Осипович! Туды нас растуды! Хоть фамилия у вас немецкая, а душа?то русская. Что после такого красивого жеста следует?
— Душу встряхнуть!
— К цыганам, господа!
Двое директоров в этот миг и сами были похожи на цыган. А уж Савва?то Морозов!
Даже Шехтель сбросил с лица маску немецкой педантичности:
К цыганам так к цыганам.
Мало кто догадывался, что всю жизнь ему хотелось быть русским более, чем сами русские.
Глава 4. Паяцы и маляры
Шехтель уже давно разработал детальный план перестройки дома Лианозова и теперь сам поторапливал:
— Когда же Омон уберется со своим публичным кабаре?
Где было понять респектабельному немцу, что как нарочно кабаре стало давать невиданный ранее доход? Какое дело Омону до какого?то театра, в котором и голых баб- то не будет? Он явно тянул волынку, поскольку не купцом же был, чтобы держать свое слово. Барышником, уж истинным барыгой.
Но плохо он знал купца Морозова, как ни противно, а проговорился барону Рейнботу:
— Анатолий Анатольевич, скучает Зинаида Григорьевна.
— Как? По ком? — осанисто вздернул плечи генерал свиты его императорского величества.
— По театру, Анатолий Анатольевич.
— И только?то?
— И только. Никак не можем выгнать проклятого Омона из Камергерского переулка. Хоть ты к губернатору иди!
— А что? Как раз завтра бал у губернатора. Надеюсь, и Зинаида Григорьевна поедет?
— Об этом вы у нее спросите! — как всегда, не слишком?то вежливо отрезал Морозов.
Пришлось и Зинаидушке потрафить:
— Между мазуркой и каким?нибудь. да, котильоном!.. — вспомнил он веселое словцо. — Изволь шепнуть, Зинуля, генералу, чтобы напомнил о театре.
— Да мы в театр как раз и собираемся. К Коршу, Саввушка. Ты не едешь с нами?
Муженька задор взял:
— Еду. Но, не с вами. Со Станиславским.
После такого выпада трудно было рассчитывать на успех, но надо же: знать, хорош был котильон!
Через два дня несчастного Омона по распоряжению губернатора, великого князя Сергея Александровича, вымели не только из Камергерского переулка, но, кажется, и из самой Белокаменной. Армянин Лианозов с извинениями прибежал:
— Савва Тимофеевич, помилуйте!
— Милую, — с добрейшим видом похлопал Морозов по плечу испуганного армянина, поскольку уже знал о губернаторском окрике.
Подрядчики, которые за хорошую мзду тянули волынку, вдруг как с цепи сорвались. Стройка загремела на всю Москву. Обочь с Большим театром поднималась истинная кутерьма. Сюда, в самый центр Москвы, потянулись обозы с кирпичом, железными балками, разным пиловочником. Вокруг бывшего кабаре, с которого не удосужились даже содрать вывеску, поднялись строительные леса. Они стали бросаться в глаза больше, чем витрины самых модных магазинов. Теперь бездельники переговаривались:
— Ты куда?
— К Мюру да Мерилизу. А ты?
— В Содом и Гоморру! Славную пылищу поднял Савва Морозов!
Что верно, то верно: не заново же строили, а перестраивали. Значит, добрую половину стен ломали. Появились высоченные дубовые копры, с верхотуры которых ухали вниз многопудовые чугунные бабы. Милое дело, как взвивались к голубым облакам рукотворные белые облака! Да под это артельное:
— Э-э-эх!
— Ухнем!
-. Сама пойдет, сама пойдет!
Между вечно бурлящей Тверской-Ямской и истинно Большой Дмитровкой катились людские толпы. Здесь завихрение, бесплатный спектакль задолго еще до открытия самого театра. Франты затыкали носы надушенными вышитыми платочками — последний крик моды, идущий с вауловской фабрики. Франты чихали от пыли, но уходить не спешили: как же, такие новости будут к вечерним картам!
— Говорят, все артисты работают каменщиками!
— А артисточки?то? Маляршами!
— Станиславский бревна таскает, Морозов сваи бьет!
— Да вон, гли-ко, наверху? Женское или мужское обличье?
В такой пылище черта от бегемота не отличишь — какой?то цирк тащился мимо, тоже весь пропыленный. И там Морозова поминали. Обличье!..
