– Вот смотрю я на тебя, Фролов, и понять не могу. То ли ты умело притворяешься, то ли в самом деле дурак? Тебе на прошлой сессии предлагали в стройотряд пойти? Предлагали. А ты не захотел заработать честных девяносто рублей в месяц с автоматической уплатой профсоюзных взносов. Тебе подавай четыреста! Вот и плати со своих доходов в пользу ребят, что ударно надрывались на стройке, возводя, между прочим, бассейн для института!
– Так не построили же? Как стоял второй этаж незаконченный, так и стоит.
– В следующем году построят. Или через три года. Дело не в этом. А дело в том, что они взносы уплатили со своих небольших доходов, а ты – нет! Хотя заработал не в пример больше однокашников. Теперь пришла пора восстановить историческую несправедливость!
Как это должно выглядеть: «восстановить историческую несправедливость»? Я, честно говоря, не понял, но, устав препираться, вздохнул:
– Сколько я должен?
Усатый профорг подошел к своему столу, покопался в разложенных на нем бумагах.
– А, ну вот она, родненькая! Итак, Фролов, в ведомости у председателя колхоза «Брячинские нивы» ты расписался за четыреста двенадцать рублей. Это больше семидесяти, значит, размер твоих взносов составит один процент, – он потыкал пальцем в кнопки здоровенного калькулятора «Электроника Б3-34», – то есть, четыре рубля двенадцать копеек. Коньяк «Три звездочки» десять лет назад – тика в тику!
Из-за четырех рублей он мне компостировал мозг? Я полез в карман и вынул пару мятых пятерок, и мелочью сколько-то. Отсчитав монеты, я положил перед ним на стол одну пятерку и копейки, отступил на шаг:
– Где расписаться?
– Расписаться-расписаться-расписаться, – пропел усатый. Он отдал мне сдачу – рубль с надорванным краем. – Не нужно расписываться. Давай книжку свою профсоюзную, штампик поставлю.
Уже на выходе из кабинета я услышал брошенное мне в спину:
– И в комитет комсомола зайди – там тоже за тобой должок числится. За три месяца – при твоих заработках четыре рубля шестнадцать копеек!
– Ага, спасибо, зайду.
Захар дисциплинированно ждал меня в холле и при моем появлении сразу вскочил:
– Ну что?
– Взносы не уплачены были. Не скопить мне на «Иж-Планету-5». Даже к защите диплома.
– Много должен? – Сочувственно сморщился Майцев.
– Четыре рубля двенадцать копеек, – трагичным голосом сообщил я. – Все пропало, шеф!
– Тьфу на тебя! Серый, чего ты дурака валяешь? Пошли лучше перекусим чего-нибудь, а то что-то пузо сводит уже.
Он отдал мне мой «дипломат», и мы вразвалку потопали по темным пустым коридорам в буфет на втором этаже – почти напротив нашей кафедры.
В полупустом зале лениво жужжали мухи, совершенно не желавшие садиться на разбросанную по подоконникам липкую ленту. Изредка кто-то из посетителей взмахивал рукой, отгоняя назойливую тварь, и тогда становилось заметно, что за столиками сидят не жующие манекены, а вполне нормальные люди.
Очереди не было, но мы все равно задержались на раздаче – Захару понадобилось выразить новенькой кассирше (кстати, довольно хорошенькой) свое безмерное восхищение. Он сыпал комплиментами обильно и вязко, словно совсем забыл о том, что вчера был за это бит. И конечно, юная работница торговли не удержалась – через пять минут захаровского монолога у него был и телефон Ирочки и твердое обещание «как-нибудь встретиться».
Я взял стакан березового сока за восемь копеек, пару пирожков с картошкой по девять за каждый и полстакана сметаны за двенадцать – все вместе на тридцать восемь копеек. Захар потратился куда основательнее: он прикупил еще шоколадку «Аленка» и подарил ее своей новой знакомой. Я хмыкнул: с такими тратами ему никакой стипендии не хватит!
Мы сели за стоящий в углу столик на кривых трубчатых ножках – слегка качающийся и никогда не горизонтальный. Зато чистый.
– Ну? – Усевшись, Захар посмотрел на меня так, словно сию минуту ожидал немедленного признания в работе на ЦРУ и диверсии против журналов «Молодой коммунист» и «Агитатор».
– Баранки гну!
– Не, ну Серый, ты же обещал!
– Дай поесть!
Я смотрел на него и видел его почти безоблачные пятнадцать лет будущей жизни. Потом еще десять лет выживания в обшарпанных институтских стенах, пара грантов от неведомых фондов, защита докторской. Профессура на кафедре – как короткий этап провинциальной карьеры и отъезд в длительную командировку в какой-то университет в Сиэтле. И думалось мне, что я не совсем вправе лишать его той жизни, что была ему уготована. Но, с другой стороны – что я смогу сделать один? Только удавиться.
– Значит, Захарка, дело вот в чем… Я вижу будущее.
Глава 2
Сказать, что Майцев мне не поверил – значит сильно смягчить его отношение к моему откровению. Он не только не поверил, он еще и надулся, решив, что я пытаюсь его разыграть. Вот есть у него такая черта характера – то, что не укладывается в рамки возможного, обязательно служит одной цели – обмануть несчастного Захара! Как дожил-то с такой мнительностью до института?
Он принялся размахивать руками и доказывать мне, что происходящее со мной невозможно в принципе.
– Ты пойми, – горячился Майцев, – если бы человек мог знать будущее, он бы непременно попытался его изменить! А если его изменить, то оно уже никакое не будущее, а просто вариант развития событий! Даже не так! Вот смотри: чтобы в будущем что-то было, нужно, чтобы там был свет. Так? Какое будущее без света? Но его там еще нет! Он еще не достиг той точки пространства, в котором наступает будущее! Мы не можем видеть будущее, потому что оно еще не освещено! Понимаешь? И значит, предсказать его невозможно!
Как же, ага! Если невозможно, но происходит – значит еще как возможно! Просто нет подходящей теории.
И тогда в первый раз я проделал фокус с бумажкой.
Я достал из «дипломата» а тетрадь и на последней странице, скрывая строчку от Захара, написал: «Марьяна Гордеева».
– Захар, выйди из буфета и познакомься с какой-нибудь девушкой. – Сказал я. – Тебе ведь это легко?
Разумеется, девушка оказалась Марьяной и, само собой – Гордеевой.
Захар сел напротив меня и, прищурившись, как Ильич в октябре, выдвинул догадку:
– Ты это подстроил, да? Но как?
– Сейчас мы выйдем с тобой из школы, – так мы по привычке называли свой институт, – и пойдем по Проспекту Мира. На первом перекрестке мы увидим, как толпа пассажиров толкает к остановке обесточенный троллейбус.
– Они чего, больные? Зачем троллейбус толкать?
– Пошли, – я поднялся. – Заодно и спросишь. Номер троллейбуса – двенадцатый.
Спустя двадцать минут мы сидели в тени старого каштана и пили пиво «Ячменный колос» – дешевое и отвратительно теплое, купленное в ближайшем универсаме.
– …подожди-ка, – в который раз говорил Захар. – То есть, если ты что-то «вспомнишь» – оно случается?
– Да, если я не сделаю чего-либо, что помешает в будущем этому событию. Но тогда я «помню» и старое и новое.
