Ничего подобного София не делала, но никто, кроме нее самой, об этом не знал. Она получила образование, потом стала строить карьеру, не осознавая, что такая жизнь очень поверхностна, не замечая богатого мира возможностей, скрывающегося в глубине, до тех пор, пока почти не лишилась всего.
Женщина наклеила ярлычок на пластиковую коробку. Ее личные вещи заняли на удивление мало места. Квартира, в которой она жила, была полностью меблирована, поэтому все имущество Софии составляли ее одежда, несколько книг да фотографии детей в рамках. Осматриваясь вокруг, она внезапно почувствовала, как уверенность покидает ее. Это был иной страх, нежели тот, что она испытала, оказавшись взятой в заложники. Что, если у нее ничего не получится? Что, если уже слишком поздно?
Сняв с полки снимок, женщина принялась вглядываться в лица детей.
— Когда мы с Грегом развелись, я умоляла Макса и Дэзи жить со мной, — сказала она. — Как жаль, что это не сработало.
— Они не стали даже пытаться, — напомнил Тарик.
София вспомнила две ужасные недели, когда ее дети жили вместе с ней в квартире многоэтажного дома, выходящего окнами на типично голландскую равнину. Дождь в ту пору лил не переставая, а солнце, казалось, навсегда исчезло с небосвода.
— Не вижу причин оттягивать неизбежное, — сказала она. — И также не желаю больше жертвовать ни секундой счастья своих детей ради карьеры. Тогда они предпочли жить с отцом, и я вполне их понимаю. Сам посуди: они выбирали между мной, стремящейся работать в суде в чужой стране, и Грегом, который изображал из себя Энди-из-Мейберри.
— Энди кого?
— Этот человек является признанной иконой телевизионного шоу, такой классический отец- одиночка, живущий в маленьком американском городке, в котором, кажется, навеки поселилась осень: листва осыпается с деревьев, но никогда не идет дождь. Он часто ходит с сыном на рыбалку и ведет приторно-идиллический образ жизни. Неудивительно, что Макс и Дэзи захотели остаться жить с отцом.
София тщательно и аккуратно сложила свитер.
— А чего хотела ты сама? — осторожно поинтересовался Тарик.
— Сразу после развода я пребывала в таком смятении, что сама не знала, чего хочу. Ты же помнишь, как мне было тогда плохо. Развод заставил меня поставить под сомнение всю мою жизнь, включая и материнские обязанности. Как тебе известно, у меня не было примера для подражания. Только сейчас я наконец осознала, чего хочу и к чему стремлюсь. Я решила подарить себе второй шанс и надеюсь, что использую его с большей пользой, чем первый.
Женщина сложила и запаковала еще три свитера. Там, куда она направляется, они ей понадобятся.
— Но почему Авалон? Почему этот глухой отдаленный городок?
— Потому что там живут мои дети. А еще мне нужно смириться с мыслью, что мой бывший муж счастлив со своей новой женой, которая является полной моей противоположностью.
Тарик пожал плечами:
— Да, это бывает.
— Ты очень меня поддержал.
— Тебе не требуется моя поддержка. Ты вознамерилась принести себя в жертву и заниматься самобичеванием до тех пор, пока не умрешь, истекая кровью. Между прочим, могу назвать тебе имена нескольких людей, которые с удовольствием заплатили бы, чтобы посмотреть на это зрелище.
— Какой же ты несносный! — Женщина закончила упаковывать одежду. — Тебе предложат работу твоей мечты, потому что я уезжаю, — увещевала она.
— Я бы предпочел, чтобы ты осталась, — ответил Тарик, раскрывая объятия.
— Нет, ты вовсе не несносный, — заявила София, обнимая его. — Ты самый лучший. А еще ты единственный человек, по которому я буду очень скучать.
— Знаю.
Женщина прижалась щекой к мягкому кашемировому свитеру Тарика.
— Мне страшно, — прошептала она, представляя, что ждет ее в Авалоне — воспоминания о неудавшемся браке с Грегом и плохом выполнении материнских обязанностей.
— Я тебя не виню, Цветочек. — Он успокаивающе погладил ее по волосам. — Я бы тоже испытывал ужас перед маленьким американским городом с его клетчатыми рубашками, грузовиками с открытым кузовом и огромными покрышками.
София отстранилась и мягко похлопала Тарика по плечу:
— Ну перестань. Не все так плохо.
Про себя же она подумала, что ситуация, в которой она оказалась, далеко не радужная. Она долгое время жила только в крупных городах — Сиэтле, Бостоне, Токио, Нью-Йорке, Гааге — и представления не имела, как будет чувствовать себя в небольшом местечке вроде Авалона. Но она просто обязана воссоединиться со своей семьей. София чувствовала себя так, будто должна выполнить важную миссию, как в суде. Ей необходимо вернуть то, чем она пожертвовала ради карьеры, и найти новую цель в жизни.
— Я пока не говорила детям о своих планах. Лишь то, что со мной все в порядке и что я скоро буду дома. Они пока не знают, что я намерена остаться.
— Ты сошла с ума, точно тебе говорю. — Тарик решил поучаствовать в сборах и принялся складывать брюки Софии и укладывать их в огромную сумку от «Луи Витона».
— Если я сообщу детям о своем намерении остаться, они наверняка решат, что что-то случилось.
— И будут правы — их мать лишилась рассудка.
— Нет, послушай меня, я все решила. У моих друзей из Нью-Йорка — Уилсонов — есть летний домик на озере. Они пользуются им только летом, поэтому предложили мне пожить там зимой, так что без крыши над головой я не останусь.
— В Мейберри.
— В Авалоне. Впрочем, ты прав, разница невелика.
— И… что ты собираешься там делать? Ты хочешь воссоединиться с детьми, это я могу понять. Но как же работа?
София положила свои со вкусом подобранные драгоценности в маленький мешочек и спрятала его в боковой карман чемодана. При виде украшений ей вспомнился разговор с Бруксом Фордамом, когда она заявила, что отказывается иметь вещи, при создании которых применялся принудительный труд.
— Я не знаю, — ответила женщина. — Со мной такого прежде не случалось.
— Так зачем тебе сейчас все это понадобилось? — без тени иронии поинтересовался Тарик.
— Именно потому, что раньше не было, — пояснила она. — Я никогда не чувствовала своей принадлежности к какому-либо сообществу, и, думаю, сейчас самое подходящее время, чтобы начать. Видишь ли, в глубине робота-юриста, в которого я превратилась, все еще бьется человеческое сердце.
Они с Тариком переместились в крошечный отгороженный уголок гостиной, служивший Софии кабинетом. Здесь также не было ее личных вещей, за исключением портативного компьютера и пробковой доски, к которой были приколоты несколько снимков.
— Моя галерея злодеев, — пояснила София. — Теперь она достанется тебе.
На протяжении последних двух лет лица военных диктаторов вдохновляли ее на работу. Она хотела привлечь всех их к ответу в Международном суде. Люди, чьи фотографии красовались на ее доске, являли собой все худшее, что только может быть в человеке: они призывали детей на военную службу, насиловали их, превращали свободных граждан в рабов. София по очереди, будто исполняя некий ритуал, откалывала снимки с доски и вручала Тарику.
— Ну вот и все, — провозгласила женщина, упаковывая компьютер в чехол. — Тебя ждут великие дела.
— А вот ты убегаешь от этих великих дел.
Она отрицательно покачала головой:
— Я уже убежала от брака и семьи. Брак уже не спасти, а вот семья по-прежнему нуждается во
