Вначале думал — одни шалануты да пьянчужки вроде Тарасюка. А он мне рассказывает про такие дела, что кровь в жилах стынет. Главное — их Румыния и Польша поддерживают. А толк — не меньше, не больше как свергнуть Советскую власть на Украине, оторвать ее от Советской России, сделать ее самостоятельной на словах, а на деле — запродать ее тем же польским генералам да румынским помещикам… Целая организация с подпольной налаженной связью…
— Зачем, спрашиваю, ты мне это рассказываешь? Или ты не знаешь, что я партейный.
— Знаю, говорит. Очень хорошо знаю. Именно как партейный ты мне нужен! Пока учительствуй, а там — князем будешь!..
Сам себя он, наверно, видел царьком… Понимаешь, Карпуша, каждый ограниченный и подлый человечишка полагает, что все люди господом богом устроены по их образу и подобию. Что все такие же завистливые, злые, продажные. Ограниченный человек, если он еще к тому и подлый — из себя мнит бог весть что! Все и всё — перед ним ништо. И все на свете — для него! Богатство, слава, власть… Такой человек ядом зависти готов все вокруг затопить… А прикидывается человеколюбцем, радетелем общественного блага…
Одним словом, смекнул я, что дело у них серьезное, что все они у заграничной банды, как вошь на аркане. А главное, я понял: упускать момент нельзя. Прикинулся, что поддаюсь вербовке, мол, и впрямь обижен, что чином меня партия обошла…
Короче, рекомендовал меня Тарасюк в свою «спилку», в этот союз негодяев. Взяли с меня слово, что я в селе сколочу ячейку… А главное, я понял — не за–ради ячейки, не за–ради меня ездил Тарасюк в глухое село. Главное, что тут граница. Им нужны были свои люди в пограничной полосе! Потом меня обещал взять в Харьков на «княжескую должность».
Проводил я «брата», а сам в уезд, в гэпэу. Так, мол, и так. Товарищи мой план одобрили. К ним ходить не велели. Сами, мол, явятся, когда нужно будет. Кое–какие явки мне «брат» дал в уезде… Уездным комитетом этих вызволителей и руководил… Кто бы ты подумал?
— А я откуда знаю?
— Твой поручик Лунев! А помощником у него — Леночкин убивец.
— О, пёс! — выругался отец и помрачнел.
Наморщив лоб и щурясь в задумчивости, он долго молчал.
— Странное дело, — опять заговорил отец, — хороший человек — он что?то делает, на себя, на свой труд надеется, не рыщет, падали и крови не ищет. А вот нечисть всякая… обязательно друг дружку находит! Без банды не могут! Ты мне про своего Тарасюка говорил, а я только Лунева и видел. Его портрет прямо. До чего похожи, сволочи!
— Не беспокойся, взяли красавчиков. А до этого пришлось мне… колдовать. Вначале я все остерегался, как бы Лунев мне в душу не заглянул, как бы не заметил, что не его я поля ягода. Куда там! Он вроде Тарасюка — только себя и знает. Все для него — нули, быдло. Как он командовал мной!.. Вот тут я и вспомнил, что ты рассказывал про какого?то поручика Лунева, который солдат по морде бил!.. Точно оказалось — он. Хамло, грубое и жестокое животное. А помощник у него был — и того почище. Своими руками бы задушил. Этот, что Лену погубил.
Однако пришлось мне терпеть этих гадов. Решил я — все по боку. Стиснул зубы. А тут Гаврил меня пропесочи–вает. От дела отбился! И то правда. Зато вошел я в доверие к этим лягушкам… Даже на ответственный съезд в Харьков вызвали!
А потом цидулю прислали. Мол, большой вооруженный отряд переходит границу. Мне вскрыть яму, вооружить ячейку, другие ячейки в соседних селах… Отрапортовал я связным: «Будет сполнено!» А сам в уезд.
Одно я не знал — что отрядом атаманит Маркелка. В лицо и я бы его не узнал. Приймак Терентия. Да тут случилось — Мария проговорилась Григорию–почтарю, а тот, не будь дураком, мне в тотчас же все и передал. Так что мы все знали: и кого ждем, и зачем гости идут к нам.
Удрал Маркелка в последний момент. Прихлопнули его. Жаль, может, еще что интересное узнали бы…
…Мать встретила нас так, будто ничего особого в селе не произошло. Только по настороженным глазам, да потому, что ни о чем не спрашивала ни отца, ни Марчука, было ясно, что и она все знает.
— Сидайте вечерять, — пригласила мать к столу учителя. — Борщ только–только из печи!
Мать жалела бессемейного учителя, никогда не упускала случая покормить его или выстирать ему рубашку.
— Ох, когда только женитесь, — озабоченно вздохнула мать, ставя перед учителем глиняную миску дымящегося борща.
— Как же я женюсь, — приглаживая волосы на голове, усмехнулся Марчук. — Жинка тогда к вам, Нина Макаровна в гости не пустит. Привык я к вашему дому!
И вдруг в туманном, набрякшем сыростью воздухе, раздалось дребезжание колокольчика. Потемневшее небо, низко стелющийся туман, сизая морось — и задорно–заливистый, добродушно– дразнящий звон колокольчика. Казалось, он играл, подразнивал и поля в пасмурных серых сумерках, и уныло глядевшие прислеповатыми оконцами хаты, и всю деревню, затаенно и недоверчиво жавшуюся к земле. Колокольчик играл, будил, подразнивал, прежде чем сообщить важную весть.
С пригорка, далеко, там, где был невидимый сейчас черный крест росстани, смутным шаром перекати–поле надвигалась городская бричка.
— Запоздалая тройка, — рассмеялся Марчук, ловя ухом далекий голос медного колокольца. — Во всяком случае, это не контрабандисты. Те первым долгом вознице: снять колокол!
— Кончилась и этим лафа. Комиссар сказал, что отныне — граница на замке, — добавил отец. — И правильно, а то ползает к нам нечисть оттудова. Бывало, в дом пускаешь хорошего человека, а он оказывается контрабандистом. Комиссар сердится, а поди раскуси их!
— Кто?то на ночь глядя едет, — сказал Марчук.
— Никуда не денется от моего двора. Тамошня! Застава!..
Все нарастал темный шар, все ближе и быстрей накатывался на село — и вдруг как сквозь землю провалился. Я знал — это бричка сейчас спустилась в низину, где весною стояла «наша лужа». Звон колокольца, словно посерьезнел, стал задумчиво–прерывистым, наконец и вовсе умолк. Теперь вовсю залаяла наша Жучка. Марчук, которого мы с отцом было собрались проводить, вернулся.
Бричка стояла посреди двора, и первое, что я отчетливо увидел, — белесые торбы на лошадиных мордах. Так все городские возницы кормят своих лошадей. Бричка была пароконная, довольно пошарпанная, да и лошади, тощие и усталые с дороги, выглядели настоящими одрами.
Гулькая селезенкой и похрапывая, нетерпеливо потряхивая торбами, лошади жадно хрупели овсом. Отец подошел к лошадям, обеими ладонями приподнял торбу — одры жадно и громче заработали челюстями.
В хате за столом сидел худощавый человек в золотых очках и синем френче. На миг мне показалось, что лицо гостя мне знакомо. Гость, придерживая одной рукой лампу, что?то записывал в маленький блокнот. Белый, аккуратно подшитый воротничок ровной ниткой огибал шею.
— Кого я вижу! Наш доктор! — воскликнул Марчук и, широко раскинув руки, пошел на гостя. Можно было подумать, что Марчук собирается обнять не худощавого гостя, а человека неимоверной толщины.
Так вот оно кто — наш гость! Доктор! Как я его сразу не узнал?..
Доктор вышел из?за стола, поздоровался с отцом и со мною. Оп, видимо, помнил меня. Усмехнулся, спросил: «Ну, как — все зажило?» — и быстрыми тонкими пальцами по памяти ощупал на голове то место, где теперь был у меня твердый рубец.
Мать растроганно наблюдала за доктором.
— Что ж ты, сынок? Или доктора своего не узнал?
— Да он меня разве мог видеть? Повязка почти все глаза ему закрыла.
— Меня так учили бинтовать… В госпитале… — оправдывалась мать. Все рассмеялись, мать только рукой махнула.
Отец сказал доктору, что тот нисколько не изменился. На что Марчук заметил, что вообще медики — народ постоянный, не меняющийся. Доктор приязненно улыбался, не зная, куда деть свои длинные белые руки. Кисти рук явно вылезали из коротковатых рукавов тесного — в талию — френча. Марчук и доктор
