Звонок в дверь не заставил меня встать. Я понимала, что уже ночь, кажется, на дворе, и никто прийти к нам не должен. Но кто-то пришел. А мне все равно было… Аркадий Ильич тапочками зашлепал. Кажется, он уже переоделся, может быть, лечь спать готовился, если мог он вообще уснуть… Это я какой-то отстраненной частью сознания поняла…
Замок открывался долго. Два замка, потому что Аркадий Ильич на два замка дверь на ночь закрывает… И только после этого, наверное, проснувшись, он сообразил, что не спросил, кто за дверью, хотя сам и меня и маму всегда заставлял спрашивать. Дверь еще не скрипела – она у нас скрипучая, когда Аркадий Ильич спросил все же:
– Кто там?
Моя отстраненная часть сознания вопрос слышала, а ответ – нет.
– Она спит уже…
Значит, это кто-то по мою душу… Я встала.
– Я не сплю…
Дверь заскрипела…
– Вы? – удивленно сказал Аркадий Ильич и надолго замолчал. – Что ж, входите, если пришли… Входите…
– Оля где?
Я услышала голос папы и сразу вспомнила, как мама сказала, что у меня еще папа остался. И его, значит, не арестовали, как Аркадий Ильич говорил. И он пришел ко мне, потому что за меня боялся… Он пришел… Последний мой родной человек…
На его голос я вышла сразу… И уткнулась лицом ему в плечо… Опять тепло стало, и опять слезы разморозились…
– Я пришел сказать тебе, что это не я… – твердо сказал папа.
– Я знаю… – прошептала я. – И мама знает…
Я говорила о маме, как о живой… Я не научилась еще говорить о ней иначе…
Аркадий Ильич закрыл за папиной спиной дверь на оба замка, словно папа к нам переночевать попросился. Но он никогда, когда раньше приезжал, у нас не останавливался. Приходил, в моей комнате сидел, на кухне сидел, но никогда не оставался…
– Да проходите же… Чего в коридоре стоять…
Он был, конечно, растерян. Я никогда не видела Аркадия Ильича таким растерянным. Но я даже благодарна ему была за то, что он так принял папу. Ведь он же говорил, что считает папу убийцей, говорил, что папа и его вместе с мамой взорвать хотел. И пригласил…
Мы в комнату прошли. Папа меня за плечи обнимал, и так до дивана довел и усадил. А сам стоять остался.
– Извините, я считал, что это сделали вы… – сказал Аркадий Ильич. Он вообще-то честный и никогда не хочет, чтобы оставалось что-то недосказанное. Ясность любит. И сейчас хочет ясности. – Я так и сказал следователю. И сообщил, где вы встретиться должны были…
Папа кивнул.
– Вы меня не знаете, вам это простительно… – ответил сухо. У него у самого голос стал каким-то треснувшим.
– Вас должны были там арестовать… – сказал Аркадий Ильич.
– Они арестовали, я сначала не понял, за что. Но сбежал после допроса, когда сообщили… – буднично так сказал папа. Словно для него это было равносильно выходу из трамвая. Сбежал – из трамвая вышел… Никакой разницы… А я за папу испугалась…
– Так вас что, ищут? – И Аркадий Ильич очень обеспокоился.
– Ищут… – равнодушно подтвердил папа.
– И вы… Сюда…
– Сюда…
Аркадий Ильич долго думал.
– Я и сейчас еще считаю, что это сделали вы, – сказал упрямо и на меня посмотрел.
– Надеюсь, вы сейчас не будете ментам звонить… – зло усмехнулся папа, и Аркадия Ильича от этой усмешки передернуло. Кажется, он испугался, хотя вида постарался не подать. – Утром я уйду, а до этого побуду с дочерью… И… И с вами тоже поговорим… Просто так людей не взрывают… Должна быть причина… И мы попробуем ее найти… А потом я найду убийц…
Аркадий Ильич вздохнул.
– Коньяк будете?
– Нет, – отказался папа. – Мне нужна ясная голова, а не способ бессильного утешения…
– Как хотите, а я приму… – Аркадий Ильич ушел на кухню…
Разговаривали мы долго. И о маминой работе, и о друзьях. Папа ничего не записывал, но каждое имя, каждую фамилию, каждый адрес повторял, чтобы запомнить. Больше, конечно, Аркадий Ильич говорил. Я даже удивилась, что он о маме знает больше, чем я. И только уже среди ночи меня вдруг осенило…
– Аркадий Ильич, вы помните… Два дня назад мама из командировки возвращалась… Видела, как машину грабили… Там еще соседа нашего видела… Вашего знакомого… Владимира Саввовича…
– Ну-ка… – заинтересовался папа.
– Брызгалова?.. Ну, какой он мне знакомый… У меня таких знакомых нет… Он ко мне по-соседски заходит иногда денег занять. Но отдает всегда… Я его видел, когда машина взорвалась…
– Где он живет? – спросил папа.
– В соседнем подъезде… Как раз, когда милиция во дворе была, он уезжал со своим другом, с подполковником милиции, кстати… Они на рыбалку или на охоту куда-то часто ездят… Вместе…
– И как скоро возвращаются?
Я ощутила, что папа напрягся. Не телом, а внутренне, словно что-то почувствовал.
– Обычно через несколько дней…
– А в какой квартире он живет?
– Номер я не знаю. Балкон с нашим соседствует. Через стену мы, стало быть, существуем… Какой там номер, Оленька?
Я плечами пожала.
– А с кем он живет?
– С женой… Сын у них в армии служит…
– Номер его машины…
– Я не знаю… Не обращал внимания…
– Хорошо… – папа сосредоточился. – Расскажите-ка мне, что там на дороге произошло… Где Людмила его видела…
– Вы следователю про это не рассказывали?
– Нет… Как-то выпало из памяти… – Аркадий Ильич смутился. А что смущаться, я тоже ничего после гибели мамы не помнила…
– Хорошенькое дельце… – папа такую забывчивость не одобрил.
– Можете сами ему рассказать. Он оставил мне номер мобильника…
– Давайте…
Аркадий Ильич ушел за записной книжкой, открыл нужную страницу и переписал номер на клочок бумаги. Папа на бумажку глянул и брать ее не стал. Так запомнил. У него всегда память была, как все говорили, гениальная. У меня тоже память хорошая, что-то от папиной вместе с генами досталось…
Уходить папа собрался прямо среди ночи, даже утра не дождавшись.
– У меня документы менты забрали. И телефон… Оленька, не выделишь мне свой мобильник?
– Конечно… – Я побежала в комнату и принесла трубку.
– Я позвоню… – сказал он, – и ты мне позвони, когда ваш сосед вернется…
– Позвоню… – пообещала я. – Как только увижу его, позвоню…
И папа, поцеловав меня, торопливо ушел…
– Эй, экземпляр… Ты еще жив, поганый?
Это я с лестницы гаркнул. Подполковник наверняка продолжил свое ползанье в сторону свободы и к лестнице еще на метр, может быть, уже приблизился. Услышать должен даже при низком давлении, вызванном потерей крови, поскольку голос у меня по-командирски поставлен и, при необходимости, по ушам ударить может не хуже кулака. А низкое давление плохо на зрение действует, на уши, насколько я помню, меньше влияет…
Мент не ответил.
– Я пошел, а за тобой скоро приедут… Похмелиться не дадут, но руки свяжут… – трудно не услышать, когда говорят так громко и членораздельно, как перед длинным окопом команду дают в ожидании боя.
Теперь он захрипел, будто перепуганный жеребец… Должно быть, матерился так – без слов. Это случается порой от бессильной ярости. Слова в горле острой костью застревают и произношение искажают – в итоге вот, хрип… Но я интонацию этого хрипа, кажется, уловил правильно. Пусть себе хрипит… На здоровье, если это ему здоровье принесет…
Но разговоры разговорами, а из этого загородного недостроенного особнячка пора было убираться, пока сюда менты не пожаловали. Мне почему-то вдруг показалось, что мы с ними можем не найти общий язык и добросердечное взаимопонимание… Я, конечно, сторонник уважительного доверия ко всяким людям. Но только не к тем, что ментовские погоны носят. И прокурорские, думаю, не слишком далеко от ментовских ушли, вне зависимости от величины и количества звездочек. И если Максим Юрьевич Шторм пожелает снова нацепить мне на руки стальные «браслеты», я этому не удивлюсь. И дело здесь вовсе не в том, что он желает именно меня посадить, потому что стопроцентно считает меня виновным, хотя мой побег его, думаю, и задел за живое. Просто он видит следствие собственной прерогативой. И, как всякий конченый следак, не любит, когда ему мешают. Как любому профессиональному пианисту, скажем, мешает
