стало для нее вступление в партию социалистов–революционеров (эсеров) и включение в активную общественную и партийную работу. Свое участие в революции мать Мария в 1942 г. описала так:"С моим народом вместе шла на бунт, / В восстании всеобщем восставала"(268).
Унаследовавшая многие идеи и методы народников, партия эсеров стала к середине 1917 г. самой массовой и популярной партией[50]. После того как А. Ф. Керенский возглавил Временное правительство, это была партия власти (или безвластия?), что сильно ослабило ее из?за примкнувших к ней ради выгоды и предавших в минуту опасности. С другой стороны, радикализм партии привлек весной–летом 1917 г. многих, кто впоследствии отошел к большевикам, о которых в таких местах, как Анапа, в то время знали мало. Народнические тенденции в мировоззрении Кузьминой– Караваевой послужили, вероятно, главной причиной ее вступления в партию эсеров. Она была членом правого крыла партии, выступавшего против одностороннего прекращения войны и упразднения частной собственности, хотя и за ее передел; разницу между эсерами и большевиками, согласно Е. Скобцовой, можно определить так:"Эсеры говорят – пусть вчерашний господин и вчерашний раб будут сегодня равными, а большевики говорят, – пусть вчерашний раб будет сегодня господином, а господин – рабом"(593). Надо признать, что в такой формулировке программа эсеров выглядит"благим пожеланием"(утопией). Партия эсеров в целом выражала интересы мелких и средних собственников (к которым по своему социальному положению принадлежала и Кузьмина–Караваева), но считала себя партией крестьянской. Как видим, место Кузьминой–Караваевой в русской революции было во многом обусловлено социально. Уникальное, индивидуальное начало, связанное с творчеством, в этот период ее жизни оказалось как бы затушеванным. Это, а также бурный характер событий того времени, привело к тому, что в творческом отношении период с 1917 по 1923 г. оказался для нее бесплодным.
Однако именно на этот период приходится пик общественно–политической активности Кузьминой– Караваевой, в которой она проявила свой недюжинный талант и энергию. Будучи человеком не только слова, но и дела, она передала казакам станицы Гостагаевской свое наследственное имение (около 60 десятин) в безвозмездное пользование (как замечает А. Н. Шустов,"это был, пожалуй, единственный случай добровольной деприватизации во всей Кубанской области"[51]). С конца января 1918 г. в Анапе установилось двоевластие: опиравшиеся на прибывших с фронта солдат большевики создали военно–революционный комитет, а демократические партии, в том числе и эсеры, имели большинство в городской думе и управе. В феврале 1918 г. Кузьмина–Караваева стала товарищем городского головы, возглавила отделы здравоохранения и образования, а после отставки городского головы в конце февраля была избрана (в возрасте 26 лет!) на это место (возглавила управу). Вскоре дума сложила с себя полномочия, а большевики организовали советы, где были в большинстве. В качестве городского головы Кузьмина–Караваева входила в прямую конфронтацию с большевиками и не однажды спасала городское имущество от разграбления, а людей от расправы. Впрочем, ей неоднократно удавалось договориться с большевиками и, благодаря своему сильному характеру, повлиять на их решения.
Вместе с тем, она и сама находилась в зависимости от революционных масс. Так, по постановлению митинга ей пришлось от имени управы вступить в заведование санаторием, принадлежавшим бывшему городскому голове и реквизированным у него в пользу города, что впоследствии послужило основанием для обвинения Кузьминой–Караваевой. Но главной ее виной в глазах окружного военного суда стало сотрудничество с большевиками: в апреле 1918 г. большевики ликвидировали управу, а ее членов сделали комиссарами, в результате, Кузьмина–Караваева без ее согласия была включена в большевистский Совет комиссаром по народному образованию и здравоохранению. В этой должности она фактически не работала. Она приняла участие в сопротивлении большевикам, которое организовали эсеры, летом 1918 и 1919 г. была делегатом восьмого (и, возможно, девятого) партийного съезда правых эсеров в Москве. Во время Гражданской войны Кузьмина–Караваева участвовала в подпольной работе, помогала добровольцам пробираться к белым (готовила фальшивые документы) и даже, если верить автобиографической повести"Равнина русская"и ряду других свидетельств[52], замышляла покушение на Л. Троцкого.
В августе 1918 г. Добровольческая армия отбила у большевиков Анапу. Начались новые аресты и казни. В своих воспоминаниях Е. Скобцова беспристрастно свидетельствует, что невинных людей казнили как большевики, так и белогвардейцы, а настоящим негодяям часто удавалось избежать наказания при той и другой власти. Измотанная подпольной работой, Кузьмина–Караваева вернулась домой в октябре 1918 г. Она надеялась, что будет здесь в безопасности, однако была арестована и предстала перед судом. Просидев три месяца в"каталажке", она была выпущена под залог, а суд над ней откладывался до 2 марта 1919 г. и состоялся в Екатеринодаре (т. е. в течение почти полу года она находилась под угрозой смертного приговора – "за комиссарство" – на основании приказа № 10 Правительства Кубани). В конечном счете, вероятно, не без влияния видного деятеля Кубанской Краевой Рады (а одно время ее председателя) Д. Е. Скобцова[53], будущего второго мужа Кузьминой–Караваевой, и благодаря умело построенной защите она была приговорена к минимальному наказанию – двум неделям ареста, а затем освобождена по амнистии. Предположительно в 1919 г. Кузьмина–Караваева вступила в брак с Д. Е. Скобцовым, от которого у нее было двое детей – сын Юрий (ср. имя героя ее повести"Юрали") и дочь Анастасия. В 1919 г. правые эсеры на Кубани стали отстаивать самостоятельность края, против добровольческой борьбы за"единую и неделимую"Россию. Эти взгляды были чужды Е. Скобцовой и ее мужу (брат Е. Скобцовой Д. Ю. Пиленко был белым офицером), именно тогда, вероятно, она отошла от партийной работы и посвятила себя семье.
Весной 1920 г., после поражения Белой армии на Кубани, Е. Скобцова вместе с матерью, шестилетней дочерью Гаяной и младенцем Юрием покинули родину. Через Грузию они попали в Константинополь, где воссоединились с Д. Е. Скобцовым, затем – в Югославию, где в 1922 г. родилась Настя, а в начале 1924 г. семья добралась до Парижа[54].
Прежде чем говорить об осмыслении Е. Скобцовой событий революции в произведениях первого эмигрантского периода, заметим, что в"Руфи"о революции практически не говорится, там – центр тяжести на другом. Единственное исключение – стихотворение"На праздник всех народов и племен"(97–98). Вот его краткий"пересказ". На праздник всех народов, когда Бог будет их судить, придет и"богоизбранный"русский народ, придет нищим странником, каким был, придет не искупленным, не святым. Народ этот жил тяжелым крестьянским трудом, трудился безропотно и безотказно, но"по полям его прошла зараза, / И все смешал нежданно темный гнев". Волею судьбы народ оказался орудием возмездия, он сорвал с"грешных плеч"порфиру и разрубил гербы старинных родов. Когда же он приблизится к подножию Судии, против него будут свидетельствовать все силы зла. Они скажут, что никто в России больше не хочет пахать, крестьяне голодают и нищенствуют, вместо справедливого суда, который народ должен был свершить по воле Божией, он крушит все без разбора, не пытаясь уберечь от огня и меча даже дом ближнего, нет в нем ни смирения, ни веры. Тогда выйдет из среды народа"ясноглазый старик"и скажет Богу:"Это все правда, оправдаться нам действительно нечем, раньше, когда Ты велел, мы растили хлеб, чтоб было чем прокормиться детям и женам, когда же Ты призвал народ осуществить суд, народ судил по Божиим законам, хотя и не знал как,"ведь каждый в мире слеп".
В этом стихотворении много верных предсказаний о русской революции – о голоде и разрухе, к которым она приведет, о слепом характере народного гнева. Тем не менее, характерно понимание революции как исполнения Божьей воли и суда, а смирения народа как слепого орудия Божьего гнева. Показательно и именование народа"богоизбранный", как Ветхозаветный Израиль, – еще не искупленный и не святой народ, орудие в руках Божиих. Таким у Е. Скобцовой было понимание и оправдание народного восстания в период"Руфи".
В"Равнине русской", написанной в эмиграции, Е. Скобцова связывает революцию в первую очередь с"волей к земле"(415). Воля к земле, желание ее, сравнивается, в свою очередь, с мессианским, поистине религиозным чаянием – пришествия Спасителя:"Как в дни светлой заутрени стоит народ, ожидая чуда (sic! –
Мы вновь встречаем здесь слово"чудо". Ясно, что параллелизм между мечтой о земле, о том, чтобы земля принадлежала народу, и чаянием грядущего Судии–Мессии, может привести к подмене одного другим. Как показывает, анализируя причины гибели крестьянской общины, социолог С. Лурье, многие
