Которым я завидую, страшась ночную душу им отдать на растерзание. А все ж, как все, едва ль не всякий вечер Бессмысленно смотрю ему в глаза Лукавые, не упуская шанса Усвоить новости, а после их расставить по порядку и чистить, словно инуит — гарпун, выдранный из голубого кита после битвы. Ах ящик мой, приемыш, обокравший Семью, надутый, как пузырь акулы! Ты знаешь правду, только не мою, И по квартирам, запертым на лазерный Замок, буришь пронзительные шахты В доверчивом, но сером веществе. Ты — новый мир, мы о тебе мечтали, И я тебя, признаться, ненавижу. «Ничего-то мне больше не помнится…»
Ничего-то мне больше не помнится, да и жив ночами едва. Спит в потертой холщовой зобнице[1] моя мертвая голова. Сладко спит. Как дитя, как невеста после брачной ночи, пока жизнь, воинственна и бесчестна, продолжается. Так легка эта участь! Спи, русая, между мирами, и не теряй надежду — все пройдет, как испуганная слеза вассала. Тогда и открой глаза. ,
Зобница — торба для овса, из которой кормят лошадей. В такой зобнице князь Милош Обренович в 1817 г. послал голову вождя сербских повстанцев Карагеоргиевича белградскому паше в знак верности турецкому султану. (Прим. автора.)
