же на замок, но вполне можно было сквозь решетку просунуть палец. Три “стрелы”, грохот упавшего замка, мое испуганное “Ёп!” — и вот она, свобода! Прихваченный с собой замок кинул в мусорку, явно не вывозимую уже дня три. Двор был чуть грязнее, чем обычно в это время года, но и только. Никаких горелых пятен, разбитых машин, бродячих зомби и стай одичавших собак. Просто грязноватый двор старой “сталинки”.
Выйдя на улицу обнаружил на дверях библиотеки навесной замок и записку, уведомляющую, что ближайшие дни заведение не работает по техническим причинам. Видимо, проблемы с электричеством начались давно, залы с книгами, как и положено, естественного освещения не имели, к тому же теперь нельзя было вскипятить воду в электрическом чайнике и в таких нечеловеческих условиях персонал работать отказался. Ну-ну. Если так дело пойдет, то вы тут будете при лучине работать, греясь в свободное время у буржуйки.
Город? Да ничего необычного. Люди идут по улицам, вид у них ничуть не изможденный. И не озираются они испуганно. Вот две военных машины с мигалками, медленно, километрах на двадцати скорости, проехавшие мимо, были чем-то новеньким, но больше ничего странного я не увидел, пока не вышел на проспект. Разлом отсюда приключился километрах в трех, так что Это было результатом противостояния магов и силовиков.
Шел ребеночек, метров двадцати высотой, нес палочку, игрался. Махнул палочкой — на фасаде дома полоса с десятого этажа до третьего, толщиной метра два. Еще махнул — кусок крыши с другого дома сбит. Аж завидно, какие у людей способности, это не мои “стрелки-два-сантиметра”. Внизу вывороченные плиты, несколько так и висят, непонятно на каких соплях. Палочка горячая была, местами явно следы огня. Видны комнаты, обрушенные перекрытия. Внизу все огорожено, даже мусор сметен в кучи. А в соседних подъездах, словно ничего не случилось, живут люди. Наверное, вечером тут горят окна, и только один этот участок темный.
Кажется, жизнь все-таки поменялась. Прохожие идут как ни в чем не бывало, просто обходят подальше и спешат по своим делам.
Газетный киоск был непривычно пуст, словно при переучете. Ровно три газеты, причем все какие-то тоненькие, старушка-продавщица в платочке читает без интереса одну из них. Глянцевых журналов, книжечек, сувенирки — ничего нет. Только три газеты, ручки-карандаши и чуть-чуть бижутерии.
Зайти за ларек.
Появиться.
— Здравствуйте. — продавщица подняла на меня глаза. — Что есть?
— Вот. “Известия”, “Вечерка” и инфобюллетень.
— Сколько за все?
— Пятьдесят.
Я ожидал чего-то ближе к тремстам, но, видимо, цены еще не рванули.
Самой толстой оказалась “Вечерняя Москва”. Аж три полных листа, шесть страниц. Заполнены в основном городскими новостями, но какими-то очень странными. Вперемешку сообщения об открытии новых автобусных маршрутов, адреса пунктов приемов пострадавших и заболевших, списки найденных (не указано, в каком состоянии) и при этом никакой конкретики. Ни почему понадобились новые маршруты, ни от чего именно пострадали — все очень и очень размыто. В довершение всего пустой “подвал” на одной полосе явственно указывал на цензуру. Наскоро пробежав “Вечерку” ознакомился с “Известиями”. Почти то же самое, но уже были некие намеки на “распространение эпидемии по миру”. Эта Хрень уже две недели повсюду, а они все еще гнут линию с эпидемией?!
Информационный листок был гораздо конкретнее. На первой полосе — интервью с начальником МЧС города, уверявшем, что в ближайшей перспективе все наладится, а если нет — так у него все наготове, и мы еще всем покажем! Не хватало только фраз типа “заветам Октября верны”. Ниже опять информация по городу — травмпункты, адреса, где можно получить психологическую или материальную помощь и тому подобное. Вторая полоса полностью занята текстом “Закона о чрезвычайном положении”, на третьей опять линии маршрутов наземного транспорта, соединяющие “временно закрытые станции метро”. Временно закрыта, похоже, была примерно треть всех станций. На последней странице — перепечатка из пособия по оказанию первой помощи с картинками.
Ни в одной газете не было информации о происходящем за рубежом. Конечно, может быть, что телевизор дает недостающие сведения, но верилось с трудом. Похоже, в стране начиналось что-то совсем нехорошее. Непонятно, правда, почему в ларьке не оказалось журналов, неужели к ним вспыхнула такая любовь, что все раскупили? Хотя я вроде бы слышал, что они по большей части печатаются за рубежом, может, просто кончились?
Накинув невидимость я пошел прижимаясь к стенам и постоянно держа в уме, что меня не видно. Соваться в переполненный транспорт не хотелось, и значит, сегодня я смогу посетить только одно место из намеченных. Выбирать не приходилось, надо уволиться и забрать трудовую.
Неделю назад еще оставались смутные мечты о том, что я смогу работать как обычно, на ночь уходя в безопасный дом вратами, но теперь… Нет уж. Уехал так уехал. Жратва есть, сейчас раздобуду развлечений и запрусь до весны! По дороге специально заворачивал, чтобы навестить магазин компьютерной техники, но оба раза меня ждал облом — один магазин был закрыт, а у входа стояла полицейская машина. Второй оказался даже чересчур открыт, всем четырем ветрам, так сказать. Но внутри у него были только обгорелые стеллажи. Наверное, все вынесли, а потом подожгли. Что, как говорится, более чем понятный намек на творящееся в городе.
До знакомого подъезда я добирался два часа, постоянно благодаря то “полет”, снимавший часть нагрузки с ног, то привычку к дальним переходам. Но все равно, идти по сумрачно-осеннему городу, с резко упавшим в объемах потоком машин, с очередями в магазины (на которых были точно такие же, как и в Гнединске объявления о списках), с редкими, но оттого более заметными отметинами на домах и тротуарах… Неприятно. Я не зря сорвался, не зря! Город выцвел. Почти не видно ярких курток или шарфов, все серое, блеклое. Маскирующийся город. Не высовывающийся.
Первой, кого я увидел подойдя к двери, оказалась курившая в одиночестве Алла, ойкнувшая при моем появлении.
— Здравствуй, красавица! Как жизнь?
— Спасибо, Михалыч. Нормально… а ты как? — Она глядела на меня странно, но я решил на это не обращать внимания. Видимо, помнит, что я об Этой Хрени узнал заранее, но боится спросить, откуда.
— Нормально. Приболел, правда. И это вот все, — я махнул рукой за спину, — в добавок. Ты, Алла, сейчас на приемке заказов?
— Нет, я ушла на следующий день, как ты больничный взял. Склады опечатали я и ушла, чего там делать? Вот, за трудовой зашла.
— Я тоже.
Мы замолчали, не зная о чем продолжить разговор. Я кивнул, стараясь выглядеть непринужденно, и прошел мимо нее. Склады опечатали? Логично, лекарства вещь в подобные времена слишком ценная, чтобы оставлять без надзора.
В офисе меня встретил знакомый охранник, позвонивший по моей просьбе внутрь, кадровички на месте не оказалось, пришлось ломиться к заму главного, единственному представителю руководства.
— Здравы будьте, Пал Митрич. Я к вам, увольняться пришел. — Пожилой зам взял протянутое заявление, замер, рассматривая, потом затянул:
— Ну, это дело долгое… две недели отработки, сейчас, конечно, времена не те, но на складе работы хватает. Опять же ты отгулы какие-то получил у начальства… — Он гудел под нос, ища аргументы повесомее.
Я подавил желание стукнуть этого болвана чем-нибудь тяжелым по голове. Ну вот чего такие далекие заходы выстраивать?
— Короче, Митрич — я не требую компенсации за два отпуска, а вы рассчитываете меня прямо сейчас.
— Ну… — Он явно собирался мне это предложить, и теперь не знал, чего еще потребовать.
— Вот заявление. Вот уже написанный отказ. Давайте по ‘договоренности сторон’ и я пойду, дел много.
