полицейской акции. Ощутить азарт расправы, как хищник над своей жертвой. Ступаку даже показалось, что тот, кто его бил по раненому плечу, мог быть как раз он. Краем глаза он успел разглядеть что-то под шлемом — с озверевшими глазами, усатое. Хотя усатых там хватало. Оставив Плешку у гаража, Ступак пошел в соседний двор и еще издалека увидел черный БМВ у второго подъезда. Он прибавил шаг, точно, это была машина Волынца, а около нее сам владелец, только что вышедший из дверей. Это был моложавый еще человек в дорогом двубортном костюме с длинным галстуком, он бросил на заднее сиденье кейс и открыл переднюю дверцу. За рулем ждал молодой шофер с бычьей шеей и стриженым затылком.
— Можно вас на минутку, — окликнул Ступак
Волынец с недовольным лицом придержал дверцу. Ступак подошел поближе и сдержанно поздоровался.
— Продаю гараж. Вон тот, металлический. Купите?
Напряжение на лице Волынца пропало, он все понял и деловито кивнул.
— Сколько:
— Ну, это… Тысячу.
— Даю пятьсот. С вывозом.
Пятьсот, конечно, не тысяча, но тут не торговля, а просто продажа, подумал Ступак, чувствуя, что покупатель очень торопится и вот-вот сядет в машину. Второй раз его можно и не застать.
— Ладно, что ж…
Волынец из внутреннего кармана пиджака достал кошелек и ловко выдернул из него три стодолларовые купюры.
— В качестве задатка.
— Только освобожу к концу месяца.
— Тогда получишь остальные. Всего хорошего.
Волынец спрятался в черном БМВ, который резко рванул с места, а Ступак постоял еще немного, не зная, радоваться ему или не стоит. В руке был триста баксов, целое богатство для него. Но он потерял свое последнее пристанище. Куда ж теперь приткнуться, если его курятник теперь принадлежит этому бизнесмену? А может тогда и нужды в пристанище не будет. Об этом другие позаботятся.
Тем же утром он разменял в уличном обменном пункте сто долларов, накупил в гастрономе жратвы: два белых батона, здоровый кусок колбасы и даже гроздь желтых бананов, продававшихся на каждом углу. Сначала он хорошо поел в гараже в одиночестве — Плешка уже куда-то уехал и около гаражей никого не было. После сухой еды появилась жажда, но он решил, что пива он выпьет потом, когда пойдет на базар. Напряженно думая об оружии, он решил наведать базар, где не был еще с весны. Не было денег, не было и нужды ходить на рынок. Теперь, когда у него кое-что появилось, он не стал тратить зря время. Оберегая болевшую руку, около часа он толкался среди торговых рядов, заваленных разными товарами — овощами, фруктами, едой, а также одеждой, разными мелочами и другим барахлом. Все, что продавалось, было разложено на прилавках, столиках, а то и на асфальте, на газетах или просто выглядывало из раскрытых хозяйственных сумок. Товару тут было не меряно, можно было найти все. Но товары его интересовали мало, его интерес лежал совсем даже в другом, и он понимал, что это самое другое на прилавке не увидишь. Он больше приглядывался к лицам — покупателей и продавцов, толкавшихся в тесноте, выбирал определенный тип — молодого, уверенного в себе человека, может «афганца» или «чеченца». Как раз у них можно было что-то раздобыть. Оружие или наркоту. Как-то еще зимой он приходил сюда с женой за картошкой и у одного чернявого кавказца приценивался к гранатам. Когда тот назвал цену, пошутил: «Ого, хоть бы „лимонки“ были, а то…» «Это фрукты, а не „лимонки“ — обиженно ответил продавец, — „Лимонки“ дешевле будут.» «А что, есть и „лимонки?“», — в шутку поинтересовался Ступак. «Найдем, если нужно», — хитровато подмигнул кавказец. Но тогда «лимонки» были Ступаку ни к чему, но вот сейчас… Однако же, как обычно, то, что надо, в продаже нет. Даже на базаре.
Долго и бесполезно он шатался в шумной толпе, так и не увидев ничего подходящего. Спрашивать у кого-либо, он не осмелился, понимал, чувствовал, как много тут шастает топтунов, переодетых милиционеров, кэгебешников, людей из службы охраны, которыми нынче кишели улицы, вокзалы, да и базары тоже. Может, и обрадовались, если б узнали, что рядом с ними шляется киллер, оружие ищет. Хотя и без этого можно было влипнуть за здорово живешь, если б опознали в нем участника вчерашней стычки. Но пока что не узнали, может, там, на проспекте не было его знакомых. Около пивного ларька он недолго постоял в очереди, выпил теплого пива, еле удержав кружку в поврежденной руке, болевшей не переставая, особенно в плече. Пьяниц тут было много, но это обычные любители дармовщины, пришедшие сюда с одной мечтой — захмелеть. Таких же, у которых можно было бы что приобрести, не попадалось. И он подумал, что не такое это простое дело, купить оружие. Пистолет или знаменитый АК. Весь мир завален этими «калашниковыми», с ними воюют целые армии, делаются правительственные перевороты, сбрасывают и усаживают диктаторов. А вот на его родине, когда понадобилось, так даже за баксы не найдешь. До чего ж отсталая страна, со злостью думал самодеятельный киллер.
Но, страна, может, и отсталая, но не были отсталыми спецслужбы, Ступак хорошо знал это. Потому даже не попытался спрашивать кого-либо о своей нужде и к вечеру вернулся домой. Двери трех гаражей были распахнуты, но машин перед ними не было, значит автомобилисты никуда не торопились. Двое из ннх, Сазон и молодой парень Алексей — стояли возле плешкиного гаража. Ступак осторожно подошел, кажется, помешал их беседе и подумал, а не про него ли они говорили? А может и не про него.
— Ну, Минкевич в бенеэфе, мужики говорили, — звучал из гаража голос Плешки. Двое других молчали. Промолчал и Ступак.
— То-то я смотрю, по-белорусски разговаривает, не понять ничего, — с чувством и осуждением сказал седой Сазон Иванович. — Нацдем!
— Разговаривает, как хочет, — отозвался Плешка.
— Э, нет, не как хочет. Это у них установка такая в БНФ, чтоб другие не поняли.
— Так ты же вот понимаешь. — выглянул из-за «запорожца» Плешка.
— Не понимаю и понимать не хочу! — отрезал Сазон. — Я русский человек и русским умру.
— Ну, а он, может, хочет белорусом умереть, — упрямо возражал Плешка.
Вообще-то Минкевич не был кому-то здесь другом, просто сосед, не больше и Ступак относился к нему безразлично. Но и Сазон не вызывал у него никакой симпатии, потому как был злой и упертый. Хотя в теперешнее время это не новинка, многие злились и раздражались, но все-таки как-то сдерживали себя. Сазон же открыто и громогласно жаловался на жизнь, на развал СССР, последними словами крыл «агента ЦРУ» Горбачева, частенько бегал в обновленный райком партии, где вовсю шла политическая суета коммунистов. Главными пропагандистами там были ветераны войны, пенсионеры и отставные чекисты.
— Придумали еще нацию — белорусы, — немного потише продолжал бурчать Сазон. Чтоб русским кислород перекрыть.
— Но Минкевич же демократ, он не против других, — тихо отозвался Алексей, который до этого молча стоял рядом.
— Демократы! Дерьмократы проклятые, — смачно выругался Сазон. — Все за доллары работают. Под американский заказ!
— Не все, — стоял на своем тихий Алексей.
Ступак повернулся и пошел на двор. Он нарочно не принял участия в этом разговоре. Раньше, может быть, что и сказал, но не теперь. Сейчас у него были дела поважнее, чем драть горло в споре с этим замшелым большевиком, он не хотел раскрываться до поры до времени. А может, наоборот, надо было маскироваться, поддакнуть этому Сазону? Но такое лицемерие было не по душе Ступаку, опять же не хотелось обидеть Алексея, который нравился ему не характерной для нынешней молодежи скромностью. Вот таким же скромным был и его дед, после смерти которого и перешел внуку проржавевший гараж. Это был славный старик, бывший партизан-подрывник, имел много наград, которых, кстати, никто на его груди не видел. Однажды, в День Победы, кто-то его спросил, почему он не носит орденов, на что старик ответил: «На подушках понесут перед гробом». А получилось совсем по-другому. Пока дед болел, старший внук- наркоман успел продать все его ордена. Так и хоронили старика без единой награды.
Ступак знал, что в таких деликатных ситуациях лучше промолчать, хотя бы для перестраховки. В многомиллионных рядах сексотов немало и говорливых, и молчаливых, наглых и скромных, глупых и очень
