глубоким сном и пробудилась, лишь когда солнце стояло уже высоко над дальними холмами.
Глава XV
Не видимая вами длань
Зовет меня вперед,
И голос, не понятный вам,
Быть здесь мне не дает.
Когда Эвелина открыла глаза, она, казалось, не помнила ничего из событий ночи. Оглядев покой, обставленный скудно, ибо он предназначался для слуг, она с улыбкой сказала Розе:
— Постели у нашей доброй родственницы не делают чести саксонскому гостеприимству. Я охотно променяла бы вчерашний обильный ужин на более мягкое ложе. Сейчас я чувствую себя так, точно все тело мое молотили на крестьянском гумне.
— Я рада, что вы проснулись в хорошем настроении, госпожа, — сказала Роза, благоразумно избегая малейшего намека на происшествия прошедшей ночи.
Кумушка Джиллиан не была столь щепетильна.
— Если не ошибаюсь, — сказала она, — вечером у госпожи была постель получше этой? Розе Флэммок, да и вам самой, госпожа, лучше знать, почему вы не остались на ней.
Если бы взглядом можно было убить, Джиллиан грозила смертельная опасность — так взглянула на нее Роза после этих неуместных слов. Их действия можно было ожидать; в первый миг Эвелина как бы удивилась и смутилась; потом, когда к ней вернулись воспоминания о прошедшей ночи, она стиснула руки, опустила глаза и горько заплакала.
Роза принялась успокаивать ее и предложила искать утешения в молитвах, а для этого призвать старого саксонского капеллана.
— Не надо, не зови его, — сказала Эвелина, подняв голову и осушая глаза. — С меня довольно саксонского гостеприимства. Как глупа я была, ожидая от черствой и бессердечной женщины сочувствия к моей юности, к недавним моим испытаниям и к моему сиротству! Но я не дам ей торжествовать победу над норманнским родом Беренжеров. Я не покажу ей, какие страдания доставила мне ее бесчеловечность. Но сперва ответь мне по правде, Роза, видел ли кто-либо из обитателей Болдрингема, в каком состоянии я была ночью?
Роза заверила ее, что при ней находились лишь ее собственные служанки, то есть она сама, Джиллиан, Бланш и Тернотта. Это, видимо, успокоило Эвелину.
— Ну так слушайте меня обе, — начала она. — И из любви и почтения ко мне повинуйтесь! Не пророните ни единого слова о том, что случилось нынче ночью. Это же передайте и двум другим девушкам. Помоги мне, Джиллиан, и ты, милая Роза, сменить мою измятую одежду и причесать растрепанные волосы. Жалкую же месть она задумала! И все из-за моей норманнской крови. Но она не увидит во мне ни малейшего следа причиненных ею страданий.
При этих словах глаза ее сверкали негодованием, и негодование осушило в них слезы. Роза наблюдала эту перемену со смешанными чувствами радости и тревоги, ибо знала, что ее госпожа, как балованный ребенок, привыкший к ласке и снисходительности всех окружающих, будет слишком глубоко переживать любое пренебрежение и враждебность.
— Видит Бог, — сказала верная служанка, — что я лучше хотела бы, чтобы на руку мне падали капли расплавленного свинца, чем ваши слезы. И все же, милая госпожа, сейчас я больше желала бы видеть вас в горе, чем в гневе. Старая леди, как видно, выполняла некий суеверный ритуал, принятый в ее роду; а ведь он отчасти и ваш. За свою знатность и богатство она пользуется уважением. Теперь, когда норманны хотят навязать вам свою волю и ваша тетушка аббатиса, наверное, тоже будет на их стороне, я надеялась, что вы найдете поддержку и приют у владелицы Болдрингема.
— Нет, Роза, нет! — воскликнула Эвелина. — Ты не знаешь и не догадываешься о том, что она заставила меня претерпеть, отдав во власть колдовства и нечистой силы. Ты ведь сама говорила, и была права, что саксы остались наполовину язычниками. Нет в них христианского милосердия.
— Тогда, — сказала Роза, — я говорила так, чтобы уберечь вас от опасности; сейчас опасность миновала, и я, может быть, сужу иначе.
— Не защищай их, Роза, — гневно сказала Эвелина. — Никогда еще невинную жертву не отдавали на алтарь сатаны с таким бессердечием, как сделала это моя родственница. Меня, сироту, лишенную отцовской защиты. Я ненавижу ее жестокость, ненавижу ее дом, ненавижу самую мысль обо всем, что здесь со мною случилось. Обо всем, Роза, кроме твоей беспримерной верности, бесстрашия и привязанности ко мне. Ступай, вели седлать коней. Я хочу уехать немедля. Не стану даже переодеваться, — добавила она, отстраняя помощь, о которой недавно просила. — Я уеду без церемоний, не прощаясь.
В лихорадочной торопливости своей госпожи Роза с тревогой увидела все то же болезненное возбуждение, которое перед тем искало выхода в слезах и судорогах. Поняв в то же время, что возражать бесполезно, она распорядилась, чтобы слуги собрались, седлали коней и готовились к отъезду. Она надеялась, что, когда ее госпожа окажется подальше от места, где испытала столь сильное потрясение, спокойствие мало-помалу к ней вернется.
Джиллиан занялась укладкой одежды своей госпожи, а остальные слуги — приготовлениями к немедленному отъезду; но тут, предшествуемая управителем, опираясь на верную Бервину, сопровождаемая еще двумя или тремя главными слугами, с выражением недовольства на морщинистом, но величавом лице, в покой вошла леди Эрменгарда.
В это время Эвелина с пылающими щеками что-то укладывала, и руки у нее дрожали. Но, к большому удивлению Розы, она овладела собой, подавила все внешние признаки волнения и выступила навстречу своей родственнице, не менее той невозмутимая и надменная.
— Я пришла пожелать тебе доброго утра, племянница, — сказала Эрменгарда менее высокомерно, чем намеревалась, настолько вид Эвелины внушал уважение. — Вижу, что тебе угодно было сменить покой, отведенный тебе согласно древнему обычаю, и ночевать в помещении для служанок.
— Вас это удивляет, миледи? — спросила Эвелина. — Или вы, быть может, разочарованы, не найдя меня мертвой в покое, который так гостеприимно и заботливо мне отвели?
— Значит, сон твой был потревожен? — спросила Эрменгарда, пристально глядя на леди Эвелину.
— Раз я не жалуюсь, миледи, это, видимо, имеет мало значения. Что было, то прошло, и я не намерена утруждать вас рассказами.
— О, Окровавленный Перст не любит тех, в ком течет чужая кровь, — с торжеством проговорила Эрменгарда.
— При жизни у нее было еще меньше причин любить саксов, — сказала Эвелина, — если не лжет предание о ней. Как я подозреваю, ваш дом посещают не души тех, кто здесь страдал при жизни, а злые духи; говорят, что потомки Хенгиста и Хорсы еще поклоняются им втайне.
— Ты изволишь шутить, — презрительно ответила старая женщина, — а если говоришь серьезно, то говоришь невпопад. В доме, который благословили святой Дунстан и святой король Эдуард Исповедник, не место злым духам.
— В Болдрингеме, — сказала Эвелина, — не место тем, кто боится этих духов, а значит и мне; я смиренно в этом сознаюсь. Оставляю его на попечение святого Дунстана.
— Надеюсь, что все же не прежде, чем разделишь нашу утреннюю трапезу? — сказала владелица Болдрингема. — Не нанесешь же ты такое оскорбление моим сединам и нашему родству!
— Прошу прощения, миледи, — ответила Эвелина, — кто ночью испытал ваше гостеприимство, тому утром не до трапезы. Роза! Наши лентяи уже во дворе или еще в постелях и отсыпаются после ночных треволнений?
