У тебя, как мне известно, весьма добродетельная дочь.
— Такова была и ее мать, — ответил Уилкин, прерывая речь коннетабля тоном несколько более взволнованным, чем обычно. — Но женой своей, милорд, я по закону мог руководить; тот же закон и права отца дают мне власть и над дочерью. Над чем я сам имею права, за то готов и отвечать. А когда права мне только переданы, дело совсем другое. Оставайтесь дома, милорд, — продолжал честный фламандец, заметив, что его слова производят на де Лэси некоторое впечатление. — Пусть совет глупца хоть однажды пригодится мудрому в деле, которое, позволю себе сказать, не мудро было задумано. Оставайтесь в своей стране, сами правьте своими вассалами и сами охраняйте свою невесту. Только вы можете ждать от нее готовности повиноваться с любовью. Не стану гадать, что она станет делать в вашем отсутствии, зато уверен, что на ваших глазах она будет исполнять долг верной и любящей супруги.
— А как же Гроб Господень? — вздохнул коннетабль, в душе признавая разумность совета, которому не мог последовать.
— Кто упустил Гроб Господень, тот пускай и отвоевывает его, — ответил Флэммок. — Если все эти латиняне и греки не лучше, чем я о них слыхал, то разве не все равно, они или язычники владеют страной, которая стоит Европе столько крови и столько золота.
— Должен признать, — сказал коннетабль, — что в словах твоих немало правды; но смотри, не повторяй их, иначе сойдешь за еретика или жида. Что до меня, то я безвозвратно связан обетом. Мне остается решать, кого назначить на важный пост, который ты отклоняешь из осторожности, но не без основания.
— Кого же еще, — сказал Уилкин Флэммок, — как не ближайшего родственника вашей светлости, кому вы полностью доверяете; хотя всего лучше было бы самому этот пост не оставлять.
— Если под ближайшим родственником, — сказал коннетабль, — ты разумеешь Рэндаля де Лэси, я не скрою от тебя, что считаю его человеком негодным и не заслуживающим доверия.
— Нет, я подразумевал другого, — отвечал Флэммок, — более близкого по крови и, если не ошибаюсь, более близкого также и сердцу вашему, милорд. Племянника вашей светлости Дамиана де Лэси.
Коннетабль вздрогнул точно ужаленный, но тотчас ответил с деланным спокойствием:
— Дамиан должен был отправиться в Палестину вместо меня; но теперь, как видно, я отправлюсь вместо него; ибо после его недавней болезни лекари совершенно переменили мнение и считают жаркий климат настолько же опасным для него, насколько прежде считали целительным. Но ведь наши ученые медики, как и наши ученые священники, должны быть всегда правы, сколько бы ни меняли они свои мнения; и только мы, бедные миряне, всегда оказываемся неправы. На Дамиана я действительно всецело могу положиться; но он еще чересчур молод, Флэммок, и слишком близок годами к той, кого можно было бы оставить на его попечение.
— Тогда повторю снова, — сказал прямодушный фламандец, — оставайтесь здесь и сами охраняйте то, что для вас столь дорого.
— А я снова повторяю, что не могу, — ответил коннетабль. — Я возложил на себя обет и не могу его нарушить, хотя, быть может, совершаю великую ошибку. Знаю одно: шаг этот непоправим.
— Если так, то доверьтесь племяннику, милорд, — сказал Уилкин. — Он честен и прямодушен; лучше доверять молодому льву, чем старому волку. Если он в чем и ошибется, то не по злому умыслу.
— Ты прав, Флэммок, — сказал коннетабль. — Мне и раньше следовало спросить твоих советов, хоть они и грубоваты. Пусть наш разговор останется между нами, а ты подумай, нет ли для тебя чего-нибудь выгоднее, чем честь обсуждать со мною мои дела.
— Тут мне долго думать нечего, милорд, — ответил Флэммок. — Я как раз собирался просить вашу светлость расширить малость привилегии здешним фламандцам.
— Ты и получишь их, если не потребуешь слишком уж многого, — сказал коннетабль.
И честный фламандец, не отличавшийся особенной стеснительностью, поспешил во всех подробностях изложить свою просьбу, или петицию, которой после нынешней беседы был обеспечен благоприятный ответ.
А коннетабль направился к жилищу Дамиана де Лэси и, к немалому изумлению своего племянника, сообщил ему о переменах в своих планах. Собственный неминуемый и скорый отъезд, недавняя и теперешняя болезнь Дамиана, а также необходимость охранять леди Эвелину — все эти доводы он привел для того, чтобы племянник оставался на родине защищать семейные права и семейную честь, но, прежде всего, опекать юную и прекрасную невесту, которую его дядя вынужден на время покинуть.
Когда коннетабль явился сообщить об этих переменах, Дамиан еще лежал в постели, что оказалось весьма кстати, ибо в этом положении ему легче было укрыть от взора дядюшки волновавшие его чувства. Между тем коннетабль, спеша поскорее закончить разговор на неприятную тему, перечислил все сделанные им распоряжения, которые должны были помочь племяннику успешно справиться с порученным ему важным делом.
Юноша слушал его словно сквозь сон; он не имел сил прервать говорившего, но что-то в нем самом шептало ему, что благоразумнее и честнее было бы возражать против этих перемен в дядюшкиных планах. Когда коннетабль наконец умолк, Дамиан все же попытался что-то сказать, но слишком робко и неуверенно, чтобы поколебать решение, принятое хотя и поспешно, но твердо, и изложенное человеком, привыкшим объявлять о своих решениях, лишь когда они приняты, и не менять их, когда они уже объявлены.
К тому же возражения Дамиана, если можно назвать их таковыми, были слишком противоречивы, чтобы их можно было уразуметь. Сперва он выразил сожаление о лаврах, которые надеялся стяжать в Палестине, и умолял дядюшку взять его под свое знамя. Сразу вслед за этим он объявлял о своей готовности защищать леди Эвелину до последней капли своей крови. Коннетабль не усмотрел в этих чувствах никакой непоследовательности, хоть в тот момент они и противоречили одно другому. Молодому рыцарю, думал он, свойственно желание отличиться в боях; но столь же охотно он принимает на себя почетную и важную обязанность, какая ему сейчас предлагается; ничего нет удивительного, думал коннетабль, что, принимая порученный ему пост, юноша вместе с тем сожалеет о несбывшихся подвигах и приключениях. Поэтому на бессвязные возражения племянника коннетабль ответил только улыбкой; затем, еще раз подтвердив свое решение, он предоставил юноше размышлять над переменой в его судьбе, а сам вновь направился в монастырь бенедиктинок, чтобы сообщить об этом решении аббатисе и невесте.
Недовольство первой из них и на этот раз не уменьшилось. Делая вид, что все это весьма мало ее интересует, она сослалась на свои монастырские обязанности и на недостаточное знание мирских дел, из- за которого может ошибаться в своих суждениях; однако ей всегда казалось, что опекуны юных и прекрасных девиц избираются среди более зрелых лиц противоположного пола.
— Ваш собственный нелюбезный отказ, — ответил коннетабль, — не оставил мне иного и лучшего выбора. Если самые близкие люди отказываются предоставить леди Эвелине свой кров из-за того, что она оказала мне честь обручиться со мной, я был бы более чем неблагодарным, не обеспечив ей опеку и защиту в лице моего наследника. Дамиан молод, но это человек чести и среди рыцарей Англии я не сумел бы найти лучшего.
Эвелина, услышав о решении, которое жених столь внезапно объявил, казалась удивленной и даже испуганной; к счастью, слова аббатисы потребовали от коннетабля ответа и помешали ему заметить, что невеста то краснела, то бледнела.
Роза, которая присутствовала при этой беседе, приблизилась к своей госпоже; делая вид, будто поправляет ее вуаль, и незаметно крепко пожимая ей руку, она дала ей время собраться с мыслями. Ответ Эвелины был кратким, но решительным и дан был с твердостью, показавшей, что минутная растерянность миновала или она сумела ее побороть. В случае опасности, сказала она, она не преминет обратиться к Дамиану де Лэси и он явится к ней на помощь, как уже было однажды. Но сейчас, в собственном укрепленном замке, она хорошо защищена и намерена жить там лишь со своими домочадцами. Ввиду своего особого положения она будет соблюдать самое строгое уединение и надеется, что его не нарушит даже благородный молодой рыцарь, которому поручено ее опекать, если только прямая угроза ее безопасности не сделает его появление необходимым.
Аббатиса хотя холодно, но одобрила такое намерение, отвечавшее ее понятиям о приличиях; начались приготовления к возвращению леди Эвелины в отцовский замок. Но, прежде чем покинуть монастырь, ей предстояли две нелегкие встречи.
