– Иди, спроси своего участкового... Тот, кто говорил про однорукого, – не священник случайно?
– Это тот, который «штопор»?
– Возможно. Дело в том, что я вчера один ходил за водкой. Леня дома оставался. Ему одеваться долго. И этого отца Артемия я видел издали. Он меня, можно предположить, тоже. Если это тот попенок, то я ему сегодня же глаз на задницу натяну. Рассчитаться так с Леней решил...
– И сорвать нам операцию... – мрачно добавил Асафьев. По его мрачности я догадался, что склочнику не поздоровится. И никакая ряса его не защитит.
Майор вышел, чтобы еще раз поговорить с участковым. Я тоже решил послушать, полюбопытствовать. Асафьев тоном, не терпящим возражений, предупредил мента, чтобы тот мер пока никаких не принимал. Скоро прибудет ему подмога, которая все возьмет на себя.
– Подмога уже уехала... – устало сказал тот. – И взвалила на меня весь опрос.
– Подъедет следственная группа ФСБ. А пока посмотрите за тем, чтобы из киоска не ушла ни одна бутылка. За хозяином приглядывайте и сам киоск не покидайте. И забудьте про однорукого. Это не тот вариант. Я точно знаю.
Мент глаза поднял и посмотрел с откровенной тоской. Кому, как не бедному участковому известно, что кто-то сверху всегда дает команду, кого трогать можно, а от кого следует держаться в стороне.
Асафьев его взгляд понял.
– На однорукого священник наговорил?
– Да. Отец Артемий.
– Так вот, этот однорукий – подполковник спецназа ГРУ, инвалид чеченской войны – спустил пьяницу-попа с лестницы. И тот теперь мстит ему. Конечно, следственной группе вы все показания передайте, и они разберутся сами. Но священника можете хорошенько предупредить...
– Кулаком между смиренных глаз... – подсказал я.
Мы поехали дальше. В магазине водка, надо полагать, без клофелина. И тем не менее мы взяли пару бутылок, хотя бы для того, чтобы продемонстрировать возможному наблюдателю их наличие.
– Телефон у Проханова только тот, сотовый?
– Дом еще не телефонизирован. Кабель подводят второй год. Думаю, к середине будущего века справятся. А что ты хотел?
– Сотовым подполковника пользоваться опасно. Сейчас куча приборов, которые могут конкретную трубку контролировать. Надо откуда-нибудь еще позвонить, чтобы это убийство взял к себе наш следственный отдел. И водку в киоске пусть проверят хотя бы выборочно на клофелин. Откуда могла взяться такая бутылка?
Я с гордой улыбкой залез в карман и протянул ему свою сотовую трубку.
– Обзавелся? Молодец. А моя служебная в кабинете лежит без действия. У управления денег нет сотовики оплатить. А ты – тройной тебе оклад...
Я человек стойкий – не такое переносить приходилось – и не отреагировал на упрек.
Асафьев позвонил. И долго обрисовывал ситуацию, давал указания, что и как сделать. С одного звонка объяснений на половину моей месячной зарплаты. А он еще пытается доказать мне, что я зря требую с управления тройной оклад. Да после таких служебных разговоров мне надо просить, чтобы и их оплатили...
Въехали во двор. Я поставил «тройку» в то же «стойло», то есть под тем столбом, где она уже ночевала. Асафьев понес водку, как транспаранты когда-то носили на первомайскую демонстрацию. С чувством гордости и высокого достоинства.
На удивление, подполковник открыл нам почти сразу. Без повторных звонков и без сопутствующего комментария. Вид Лени не обещал ничего хорошего. Брови сурово сдвинуты, рот сжат.
– Привет.
– С утра приветствовались...
– Знакомься, это майор Асафьев. А ты что, кстати, такой, словно змею проглотил?
– Змей мне есть еще в Лаосе приходилось. Не побрезговал. И этих змеенышей вместе с дерьмом проглочу... Достали они меня, ох и достали...
Значит, есть новости.
– Они не змееныши, они себя волками считают. А нас с тобой держат за ягнят. Так, кажется, тебе эта стерва объяснила? Так что случилось?
– Только что опять звонили. И рассказывали, как можно человека по частям разделывать, словно скотину. Это они мою дочь имели в виду. И опять предупредили, что времени у меня на раздумье только до утра. Продления срока не будет.
– Ты как сам-то? – положил я ему руку на плечо. Мышцы плеча оказались напряженными и такими жесткими, какие трудно было надеяться обнаружить у крепко попивающего мужика. Да, годы систематических тренировок даром не прошли.
– Я в состоянии скрытого поиска на чужой территории. Ты сам знаешь, что это такое...
– Понимаю. Я, можно сказать, тоже. Пистолет уже «работает», меня, стало быть, уже ищут.
– Хорошо. Кто ищет, тот всегда найдет...
– А теперь посидим десять минут, – сказал Асафьев, – мысленно опорожним новые бутылки и поедем на конспиративную квартиру. Будем делать фоторобот Марии-Гавроша. С собой заберем, кстати, вашу вчерашнюю посуду. На экспертизу содержимого. Да и «пальчики» посмотреть надо. Если это они подсунули специально, значит, там должны быть отпечатки убийцы киоскерши. Нашу следственную бригаду это должно заинтересовать.
– Так они киоскершу убили? – скрипнул зубами Леня.
– Да.
– Жалко. Красивая была девка. На мою дочь чем-то похожа, – вздохнул он. – Только красилась очень безвкусно... Кстати, как проверить сотовый телефон?
– Тоже с собой возьмем. Но там работа тоньше. Там сначала надо будет его через сканер прозвонить. Да и всю квартиру твою не мешало бы...
– Квартиру я и сам по сантиметру обшарил. «Жучки» искал. Чисто. Они же тоже не дураки. «Жучки» ставятся человеку, который об этом не подозревает...
Разговаривать в коридорчике надоело. Мы разулись и прошли в комнату. Слишком торопиться тоже не следовало. Сразу за дверью на специальном кронштейне висел большой тренировочный мешок. Вчера его не было. Как только подполковник сумел одной рукой поднять его? Даже на внешний вид мешок тяжеленный и жесткий. Но радовало уже то, что Леня начал тренироваться.
– Осваиваешь удар с левой?
Вместо ответа он зло и резко воткнул два пальца в грубую кожаную поверхность. Осталась глубокая и очень узкая вмятина. Человеческое горло такой удар может и не выдержать...
3
Майор Лоскутков в раздумье пил очень горячий и очень сладкий чай. Стол перед ним был, как всегда, девственно чист, если не считать привычно свернутого вчетверо листка бумаги, на который он обычно ставил стакан, чтобы не испортить матовую деревянную поверхность. Аккуратность майора была обще-известна.
Дверь в соседний кабинет распахнута. Володя с кем-то разговаривал по телефону, можно сказать, проводил инструктаж.
– Дави, дави и дави, чтобы он каждую минуту вспомнил, по десять раз заставляй повторять – обязательно все перепутает. Пока он испуган, ты сможешь все из него выжать. А завтра ему адвоката назначат, тогда уже все...
Во входную дверь постучали осторожно, по-кошачьи.
– Войдите, – громко сказал майор.
Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы в щель просунулась голова в вязаной черной шапочке, надвинутой на самые глаза.
– Можно?
– Входите же, я сказал.
Только тут он понял, что это не пацан какой-то, как сначала показалось, а молодая женщина. Худое лицо почти без косметики. Большие очки. Какая-то ужасного морковного цвета помада на тонких губах почти стерлась. Лицо болезненное и изможденное. На посетительнице куртка с китайского базара. Кожа на куртке потрескалась, краска начала шелушиться.
– Я вот... Вызывали... – Голос испуганного человека. Женщина, похоже, начала бояться еще до того, как глянула в знаменитые рысьи глаза мента.
Лоскутков понял, что это и есть та женщина, подвезти которую пытался погибший бизнесмен Широков, когда попал в аварию. Это сразу вызвало недоумение. Внешне она совсем не похожа на человека, который ловит попутную машину. Хотя практика показывает, что внешний вид не всегда соответствует содержимому кошелька. Но как понять самого погибшего? Юрий Левонович не из тех, кто левачит и зарабатывает извозом машине на бензин и себе на хлеб. И «Лексус» не та машина, на которой подобным занимаются.
– Сабирова Марина Николаевна? – Майор постарался спросить как можно мягче, чтобы совсем не напугать женщину.
– Да.
– Присаживайтесь, пожалуйста. Я понимаю, что вас уже допрашивали, но возникли новые обстоятельства, которые требуют уточнения некоторых сведений. Все-таки первичный допрос проводили сотрудники ГИБДД, а они не обращают внимания на тонкости, которые интересуют нас. Как-никак, а вы, Марина Николаевна, последний человек, который видел владельца машины живым и общался с ним. И для нас очень важен ваш рассказ.
– Да мы же почти и не общались... Меньше минуты...
– И тем не менее... Вы были вот так же одеты, когда останавливали машину?
Женщина покраснела. Слова мента о внешнем виде задели самый больной для каждой женщины вопрос.
– Вы уж извините меня за внешний вид, – Марина Николаевна поправила низко надвинутую на лоб шапочку, теперь она надвинула ее почти на глаза, – но у меня очень плохое самочувствие.
– Вы еще не оправились после аварии?
– Рука только слегка болит, а вот голова ни на минуту не отпускает. У меня же сотрясение мозга. И тошнит, и температура постоянно держится. Я уж сегодня врача сначала дождалась, а потом к вам пошла. Не опоздала?
– Вы бы лучше позвонили. Я бы сам смог приехать. Итак, я повторяю вопрос...
– Нет, я была в другой куртке. В новой... Сейчас она, правда, уже не новая. Ей рукав сильно порвало во время аварии. И одеть больше нечего.
