неоарнане, что Отец больше Сына по природе[899].
Итак, угверждая, что невозможно, чтобы одно Лицо Троицы было но природе больше какого?либо другого, свт. Григорий допускает речь о том, что среди равных Лиц Троицы Отец «больше» Отца и Сына, как Их Начало[900]. Проясняя, что же означает, что Отец есть Причина Сына и Духа, свт. Григорий указывает, что Отцу прилично быть Причиной того, что божественно (т. е. Сына и Духа), через которое, как через некое посредство, Он нисходит к тварному миру[901]. Именно то, что Отец есть Причина Сына и Духа (но не Самого Себя[902]), обуславливает единство Бога[903] , из чего следует единая воля и власть Лиц, воспринимаемая в единстве[904]. Для арианского богословского мышления из признания Бога–Отца безначальным следует известная формула, согласно которой «было, когда [Сына] не было». Свт. Григорий, опровергая это представление, указывает, что хотя Отец безначален по отношению к Сыну и Духу, Которые имеют Отца Своим Началом, или Причиной, Сын и Дух также в определенном смысле безначальны — по отношению ко времени, поскольку’ никогда не было, чтобы не было Сына и Духа[905] .
Говоря о Святой Троице, свт. Григорий может отталкиваться как от единства в Троице, так и от троичности — это равноправные принципы[906]’. В первом случае свт. Григорий может использовать язык Монады—Диады—Триады, либо говорить, что Лица Троицы, «в Которых» Божество, — суть «от» Причины (=Божества)[907]. Во втором случае свт. Григорий сравнивает Лица Троицы с тремя солнцами, заключенными одно в другом и имеющими одно растворение света[908], и говорит о бесконечной сращенности Трех бесконечных[909].
Язык Монады свт. Григории использует в Слове 23: «Монада [или: Единица] подвиглась по причине богатства, Диада [или: Двоица] же была преодолена (потолгу что [Божество] выше материи и формы, из которых состоят тела), и Триада [или: Троица] определилась вследствие совершенства»[910], а также в Слове 29: «…поэтому Монада [или: Единица], от начала подвигнутая в Диаду [или: Двоицу], [дойдя] до Триады [или: Троицы], остановилась. И это у нас — Отец, Сын и Святой Дух»[911]. Согласие этих двух мест не столь очевидно. В самом деле, если в последнем говорится, что Монада подвиглась «к Диаде», и фаза, соответствующая<лДиаде», вполне определенно обозначена, то в первом отрывке идет речь том, что «Диада была преодолена», само же понятие<лДиады» соотносится отнюдь не с Отцом и Сыном, но с материальной двоицей — матерней и формой. Позже в истории византийской богословско–философской мысли отрывок из Слова 29 свт. Григория неоднократно комментировался, и в первую очередь обсуждался вопрос: следует ли понимать его в том смысле, что в нем говорится о движении Бога в Себе, либо речь идет о движении ума человека относительно Бога[912].
Нужно сказать также о предпосылках понимания богословского языка в антиарианской полемике свт. Григория. Ф. Норрис показывает, что понимание свт. Григорием природы языка, выраженное в его богословских трактатах, написанных в основном в полемике с неоарианами, подразумевает уверенность, что значение слова определяется в первую очередь контекстом его употребления[913]. Это становится ясным на основе анализа языка Писания и обыденного языка, осуществляемого свт. Григорием в целях полемики. Приведем один из множества примеров. Одним из аргументов неоариан относительно того, что Сын не единосущен Отцу, был следующий: в Писании говорится об Отце как родившем, а о Сыне как о рожденном, и поскольку в Писании о рождении Сына говорится в прошедшем времени[914], то из этого следует вывод о временном характере происхождения Сына, а значит, Сын — творение Бога, а не Бог. Отвечая на это, свт. Григорий указывает, что из грамматической формы глагола нельзя делать однозначных выводов о его значении, т. к. в Писании нередко для слова, стоящего в каком?то определенном времени, контекст определяет значение, не соответствующее его временной форме[915]. Как пишет Ф. Норрис, интерпретация неоарианами Священного Писания потому и потерпела поражение, что они не понимали, что необходимо учитывать контекст толкуемых пассажей[916]. Итак, делает вывод Ф. Норрис, с точки зрения свт. Григория, дело не обстоит так, что значение существует до слова или того денотата, который это слово именует, но контекст употребления слова детерминирует его значение[917].
Св. Григорий Богослов. Слово 20, О поставлении епископов и о догмате Святой Троицы (фрагменты)[918]-[919]
<…>Итак, мы поклоняемся Отцу и Сыну и Святому Духу, разделяя личные свойства и соединяя Божество. Не смешиваем трех (ипостасей) в одно, чтоб не впасть в недуг Савеллиев, и единого не делим на три (сущности), разнородные и чуждые друг другу, чтобы не дойти до Ариева безумия. Ибо для чего, как растение, скривившееся на одну сторбну, со всем усилием перегибать в противную сторону, исправляя кривизну кривизной, а не довольствоваться тем, чтобы, выпрямив только до середины, остановиться в пределах благочестия? Когда же говорю о середине, имею в виду истину, которую одну и должно иметь в виду, отвергая как неуместное смешение, так и еще более нелепое разделение. Ибо в одном случае, из страха многобожия сократив понятие о Боге в одну ипостась, оставим у себя одни голые имена, признавая, что один и тот же есть и Отец, и Сын, и Святой Дух, и утверждая не столько то, что все Они одно, сколько то, что каждый из Них ничто, потому что, переходя и переменяясь друг в друга, перестают уже быть тем, что Они сами в Себе. А в другом случае, разделяя Божество на три сущности, или (по Ариеву прекрасно так называемому безумию) одна другой чуждые, неравные и отдельные, или безначальные, не соподчиненные и, так сказать, противобожные, то предадимся иудейской скудости, ограничив Божество одним нерожденным, то впадем в противоположное, но равное первому зло, предположив три начала и трех богов, что еще нелепее предыдущего.
Не должно быть таким любителем Отца, чтобы отнимать у Него свойство быть Отцом. Ибо чьим будет Отцом, когда отстраним и отчуждим от Него вместе с тварью и естество Сына? Не должно быть и таким христолюбцем, чтобы даже не сохранить у Него свойства — быть Сыном. Ибо чьим будет Сыном, если не относится к Отцу, как виновнику? Не должно в Отце умалять достоинства — быть началом, принадлежащего Ему как Отцу и Родителю. Ибо будет началом чего?то низкого и недостойного, если он не виновник Божества, созерцаемого в Сыне и Духе. Не нужно все это, когда надобно и соблюсти веру в единого Бога, и исповедовать три ипостаси, или три Лица, притом — каждое с личным Его свойством. Соблюдается же, по моему рассуждению, вера в единого Бога, когда и Сына и Духа будем относить к единому Виновнику (но не слагать и не смешивать с Ним), — относить как по одному и тому же (назову так) движению и хотению Божества, так и по тождеству сущности. Соблюдается вера и в три Ипостаси, когда не будем вымышлять никакого смешения или слияния, вследствие которых у чествующих более, чем должно, одно могло бы уничтожиться все. Соблюдутся и личные свойства, когда будем представлять и нарицать Отца безначальным и началом (началом как Виновника, как источник, как присносущный Свет); а Сына — нимало не безначальным, однако же и началом всяческих.
Когда говорю — началом, ты не привноси времени, не ставь чеголибо среднего между Родившим и Рожденным, не разделяй естества худым вложением чего?то между совечными и сопребывающими. Ибо если время старше Сына, то, без сомнения, Отец стал Виновником времени прежде, нежели — Сына. И как был бы Творцом времен Тот, Кто Сам под временем? Как был бы Он Господом всего, если время Его упреждает и Им обладает? Итак, Отец безначален, потому что ни от кого иного, даже от Себя Самого не заимствовал бытия. А Сын, если представляешь Отца Виновником, не безначален (потому что началом Сыну Отец, как Виновник); если же представляешь себе начало относительно ко времени — безначален (потому что Владыка времен не имеет начала во времени).
А если из того, что тела существуют во времени, заключишь, что и Сын должен подлежать времени, то бестелесному припишешь и тело. И если на том основании, что рождающееся у нас прежде не существовало, а потом приходит в бытие, станешь утверждать, что и Сыну надлежало из небытия прийти в
