лбом.
— Кстати о Тинкоммии, где он?
— С ним все в порядке, — усмехнулся Кадминий. — Связан надежно, по рукам и ногам, больше он уже никому не опасен. Мне приказано, если эти выродки прорвутся в чертог, убить его на месте.
— Хорошо.
— Как дела на передовой?
— Пока мы их отбиваем.
— А что потом?
Катон рассмеялся и погрозил бритту пальцем, словно салонному острослову, отпустившему хорошую шутку.
— Увидимся позже, Кадминий.
Солнечный свет за пределами зала заставил его прищуриться. Враги по-прежнему дико завывали и выкрикивали проклятия, но от редута, похоже, отхлынули, а на повозках маячили настороженно наблюдавшие за ними легионеры. Кто-то нашел в хозяйстве Верики целый арсенал охотничьих копий, и теперь почти каждый римлянин сжимал в руке такое копье.
— Катон! Сюда! — крикнул Макрон с передней телеги, и молодой центурион, пробравшись между отдыхавшими на земле солдатами, вскарабкался на заграждение и встал рядом со старшим товарищем.
С высоты открывался более широкий обзор, и в броске копья от себя он увидел шевелящуюся людскую массу. Перед редутом громоздились тела павших бриттов, убитых или раненных в ходе неудачного штурма. Некоторые пытались отползти, кто-то кричал, корчась от страшной боли, другие лишь слабо стонали.
— Каковы наши потери? — тихо спросил Катон.
— Невелики. А вот им досталось куда крепче, и, похоже, куража у них поубавилось.
Катон устало оглядел дуротригов. Те то и дело выскакивали один за другим из первых рядов, выкрикивали в адрес защитников царской обители оскорбления и отбегали назад.
— Судя по всему, они готовятся к новой атаке.
— Мы найдем чем их встретить. Как твоя нога?
— Жить буду.
— Уже хорошо. Ну, давай действуй. Мне тоже сдается, что они вот-вот начнут. Твое место на той вон повозке, а своим парням скажи, чтобы были начеку. Все легионеры в строю, резерва нет, и места выбывших будут заполнять твои Волки.
— Есть, командир.
Катон спрыгнул на землю, взял свой щит и, построив Волков, посчитал их по головам. Тридцать четыре воина. Это все. Тридцать четыре бойца из двух полноценных когорт, обученных римскому воинскому мастерству им и Макроном. Уцелевшие атребаты смотрели прямо перед собой. Грязные, оборванные, с покрасневшими от усталости глазами, перепачканные своей и вражеской кровью, они напоминали бродяг и нищих, какие встречаются в трущобах Рима. Катон мальчишкой частенько их видел. «А ведь это было всего пару лет назад», — осознал он внезапно. Всего два года воинской службы составили целую новую жизнь, более яркую и содержательную, чем все годы, прожитые им раньше.
Да и люди, стоявшие, расправив плечи, позади Мандракса и своего боевого штандарта, вовсе не были нищими побродяжками. Нет, пройдя сквозь тяжкие испытания, эти крепкие бритты стали подлинными солдатами. И Катон даже не попытался пробудить в них еще большую доблесть, что, если верить историческим книгам, было принято у всех полководцев, а просто сказал, чтобы они заступали на место каждого, кто падет, защищая редут, отсалютовал и занял позицию на указанной Макроном повозке. Справа, невдалеке он приметил Фигула: оптион помахал ему, и Катон помахал в ответ.
— Они идут! — выкрикнул Макрон.
По толпе врагов словно пробежала рябь: из множества глоток вырвался яростный рев, и дуротриги устремились к редуту.
— Держать оборону! — проревел, перекрывая их вопли, Макрон. — Этих выродков нужно отбросить, и только.
Катон покрепче перехватил щит и упер его нижней кромкой в какую-то доску. Мгновения ожидания дали ему возможность пристальней глянуть на приближающихся врагов, но он увидел лишь море разрисованных тел и высоких фантастических причесок, сооруженных из выбеленных известкой волос. Дуротриги рвались к редуту прямо по телам соплеменников, павших в первой атаке, однако, когда они добежали до цели, поднявшиеся навстречу легионеры принялись разить их ударами сверху. Господствующее положение и длина копий Верики давали римлянам преимущество, и через миг с жизнью рассталось весьма значительное число дикарей. Катон, вооруженный лишь мечом, в схватке пока не участвовал, но ему не пришлось долго ждать.
Вражеский боец бросился вперед и схватился руками за борт повозки прямо под тем местом, где стоял Катон. Воин, находившийся позади, немедленно взобрался ему на спину и ринулся на Катона. Центурион двинул дуротрига в плечо расположенной в центре щита заостренной бронзовой шишкой и сбил с ног, но тот, падая, уцепился за древко копья стоящего рядом с центурионом легионера и вырвал его у римлянина из рук. Солдат схватился за меч, но слишком поздно, чтобы отбить вражеское копье, подлетавшее к нему снизу. Угодив в горло, оно пронзило насквозь его шею и отбросило назад уже безжизненное тело.
— Человека сюда, наверх! — крикнул Катон через плечо. — Живо!
Стоило в рядах защитников укрепления образоваться бреши, как враги бросилась к ней, чтобы использовать и развить преимущество. Катон оказался лицом к лицу сразу с тремя противниками, осыпавшими его рубящими и колющими ударами мечей и прикрывавшимися щитами. Буквально втиснувшись во внутренний изгиб собственного щита, он рубил и колол в ответ с яростью отчаяния, ничуть не заботясь и даже не помня о той продуманной технике боя, которой некогда обучали его легионные инструкторы. Ему повезло: один удар пришелся по костяшкам пальцев сжимавшей меч руки дикаря. Тот заорал и повалился назад, в гущу своих рвущихся к римлянам соплеменников. Но двое его товарищей оказались хитрее, и в то время, как один из них наседал на Катона, другой выжидал, когда римский командир, обороняясь, откроется и пропустит удар. Так и произошло: лишь прочность новых пластинчатых доспехов спасла Катона от бокового выпада в грудь. А через миг место павшего легионера занял подоспевший Вепрь, с ходу вонзивший меч в одного из атаковавших центуриона врагов.
Сколько все это продолжалось, Катон сказать бы не мог. Времени подумать о том, да и о чем-либо другом у него просто не было: им руководило воинское чутье и чувство самосохранения. Нанося и парируя удары мечом или прикрываясь щитом, Катон ухитрялся выкрикивать что-то ободряющее своим людям и посылать замену туда, где, как он видел, кто-либо падал, нарушая целостность строя. Но хотя на каждого павшего защитника укрепления приходилось по пять, а то и по шесть сброшенных вниз дуротригов, это не ослабляло их натиска. Кажется, даже наоборот: потери озлобляли бриттов, усугубляя в них яростное стремление уничтожить и ненавистных им римлян, и их презренных прихвостней-атребатов. Они рвались вперед и напирали с таким диким бешенством, что Катон чувствовал, как повозка под ним буквально подпрыгивает и трясется. А еще он чувствовал, что силы его истощились совсем, и одного отчаяния для того, чтобы продолжать драться, было теперь уже недостаточно. Только железная воля заставляла его левую руку удерживать щит, а правую наносить удар за ударом. Однако стоило ему сбить с ног одного дикаря, как на его месте тут же вырастал другой, одержимый таким же неукротимым желанием сокрушить всех последних защитников каменного чертога.
Но вдруг, как ни странно, после очередного разящего выпада Катон не обнаружил перед собой никого, а когда по привычке с опаской выглянул из-за щита, унимая дрожь в отягощенной мечом руке, оказалось, что только что бушевавшее вокруг море искаженных неистовой злобой физиономий вдруг отхлынуло от редута. Быстро оглядевшись по сторонам, он понял: дуротриги откатываются.
Боевые кличи больше нигде не гремели, враги прямо на глазах у него и у прочих покидали занятую территорию, вытекая в ворота. Скоро на виду осталось лишь несколько воинов, да и те улепетывали со всех ног, догоняя соплеменников. Взору Катона открылось поле недавней схватки. Сотни сраженных дуротригов усеивали землю перед чертогом. Некоторые еще были живы, покрытые потом и кровью тела шевелились, поблескивая в убывающем вечернем свете. Катон бросил взгляд на замершего в отдалении Макрона: тот скривил губы и пожал плечами.
