— Потому что у нас места нет, — вздохнула Варька. — Мам, а Татьяна Евгеньевна сказала, что главное в жизни — не врать.
— Да, это важно. Но… — я покачала головой, — сложный вопрос…
— Это неправильно?
— Это… правильно. Но бывает ложь во спасение… А почему она так сказала?
— Она спросила, что такое богатый человек. А я подняла руку и сказала: «Это мой папа». А она сказала, что я вру.
— А ты?
— А я сказала, что это она врет.
— Понятно.
Мне стало понятно, что нужно подыскивать другую школу. Куда берут только умных и добрых учительниц…
— А потом что было?
— Потом она меня по голове погладила и стала рассказывать всем, что в жизни главное.
— И что же?
— Она сказала, что главное — все домашние задания выполнять, не врать и… еще что-то, я забыла.
— Хорошо, малыш. В общем, это всё правильно.
Вот как воспитывать детей, чтобы они четко понимали, где право, где лево, где добро, а где — ужас, край, куда подходить нельзя никогда, но при этом воспитателю не быть категоричным и не оперировать безапелляционными суждениями? Был бы жив Сухомлинский, не поленилась бы, попросилась к нему на консультацию. Но не обсуждать же это с Татьяной Евгеньевной, которая всерьез спорит с Варькой, кто из них врет и богатый ли наш папа. Наш-то папа богатый, нам только от этого не легче… И, почему, кстати, она сделала такой вывод? Варька моя всегда одета как куколка. Может, это я смахиваю на голодранку своими вечно заплаканными глазами и виноватой улыбкой?
Глава 9
Выйдя из лифта, мы увидели, что на нашей площадке перетаптываются два низкорослых сержанта в серых бушлатах не так давно переименованной милиции. На шум выглянула новая соседка, недавно переехавшая в наш дом, и тут же захлопнула дверь.
Возле нашей двери стояли вещи, много вещей в картонных коробках, пакетах, тюках. На большом ободранном чемодане сидела вспотевшая старушка в застиранной шапочке и очень старом пальто с драным воротником из мерлушки, кое-где зашитым прямо поверху. Из-под ног старушки выскочила омерзительная болонка с намазанными зеленкой проплешинами и бросилась на Варю. Я оттолкнула болонку от Варьки и спросила полиционеров:
— А что тут происходит?
Один недовольно показал на старушку:
— Вот, спрашивайте.
Старушка неожиданно протянула к нему обе руки.
— Видишь, сынок, в чем я хожу. Я пальто это еще при Леониде Ильиче брала. Восемьдесят рублей стоило…
Она продолжала тянуть руки к досадливо отвернувшемуся сержанту. Он не понимал, что такое — пальто за восемьдесят рублей, и вряд ли слышал о Леониде Ильиче. Ему было года двадцать два.
Я посмотрела на ее рукава. Жалко, нет фотоаппарата. Да, вот они — перелицованные рукава: правый рукав на место левого, и наоборот — чтобы скрыть протертые до сеточки локти.
На лестнице послышались громкие голоса. И на площадку ввалился мужик с ярко раскрашенной женщиной. У женщины сразу бросались в глаза длинные черные волосы, разбросанные по плечам крупными локонами. Интересная прическа. От пары пахнуло табачищем, и до сих пор молчавшая Варька поморщилась и высказалась:
— Фу, а чем так пахнет?
Я посмотрела на мужчину и обмерла. Это был Гарик.
— А, пришла! — обратился Гарик ко мне. — Познакомься, тебе будет интересно. Это моя невеста, Эльвира. Эльвира, — он оглянулся на сержантов, — ждет ребенка. Давай, открывай дверь. Она устала. Ей нужно отдыхать.
— А… при чем тут, собственно, я?
— При том. Мы к тебе жить приехали.
— Гарик, ты что, сбесился? — спросила я и убрала ключи, которые до этого держала в руке. — Какая Эльвира? Какое «жить»? Ты что? У тебя есть квартира, вот в ней и живи.
— Э-э-э, нет, — засмеялся Гарик. — Вот моя квартира! И другой у меня нет! Ты что-нибудь еще видишь в своих очках?
— Что-нибудь вижу, — сказала я.
— Тогда читай, — Гарик сунул мне отксерокопированный листок какого-то постановления.
Я проглядела его.
«В связи с тем, что… По статье… Вселить Савкина Гарри Трофимовича по месту регистрации. Признать правомочным регистрацию матери, Савкиной, Галины Петровны и вселение будущей жены Фаризовой Эльвиры Матсхудовны…»
— Бред собачий. Ничего не понимаю.
— Да плевать меня, понимаешь ты или нет! — Он выдернул у меня листок. — Дверь открывай, курица очкастая!
Полиционеры, услышав, что тон разговора резко повысился, подошли к нам.
— Так, ну разобрались?
— Нет. Давайте отойдем отсюда. На улицу, например, — я взяла Варю за руку и пошла к лифту.
— Хрен тебе! — ответил мне Гарик, нехорошо ухмыляясь.
А его невеста вдруг завизжала:
— У меня уже воды отходят! Мне в квартиру надо!
Я с сомнением посмотрела на ее живот, торчащий из-под ядовито-голубого дутого пальто.
— А само постановление у тебя есть? — Я поняла, что придется повозиться в этой грязи и разобраться.
— Хрен тебе! — опять бойко выкрикнул Гарик и прислонился к двери моей квартиры, сложив руки на груди.
Я посмотрела на сержантов.
— Простите, а вас кто-то вызывал?
— Да вот, обратился гражданин, — неохотно объяснил один. — Помочь вроде вселиться по постановлению суда…
— А вы видели постановление?
— Начальник наш, значит, видел… Нам-то что… У нас что, дел других нет?
Я попыталась взять себя в руки и спокойно ответить полиционеру:
— Но суда никакого не было.
— Тебя типа на нем не было! Приходить по повестке надо! — вскинулся Гарик.
— Ну ладно, какой там к черту суд. Гарик, хватит идиотничать. Вы меня простите, — я обратилась к сержантам. — Это просто такой человек — он на учете состоит в наркологии и в психдиспансере.
— Хрен тебе! — Видимо, это самая удобная формула не раз выручала Гарика в трудных ситуациях.
— Нас это не касается. Нам сказано вселить — значит, вселить.
