Пожаловаться было некому, потому что и военная прокуратура подпитывалась с тех же складов.
Тогда вот у меня впервые и появилась мысль о том, чтобы стать ментом. Сначала даже хотелось стать военным прокурором, чтобы и за своими следаками следить, и каждого, отслужившего в должности прапорщика-кладовщика хотя бы полгода, сразу сажать минимум лет на пять.
У себя в Москве я был далек от того, что происходило вокруг. Не тем занят был. Меня больше мотоцикл интересовал, чем все остальное, что в мире и в стране происходит. А ребята рассказывали, что и на гражданке творится то же самое, причем повсеместно... Порядок, конечно, с гражданской жизни следовало наводить, потому что армия только отражает, как в кривом зеркале, гражданские гримасы. Это я понимал.
– С беспределом этим поганым можно бороться только беспределом... – такая мысль повторялась многими и буквально висела в воздухе. – Автомат бы в зубы, и... Порядок наводить... По всем улицам, по всем администрациям...
А потом мне самому довелось столкнуться с этим самым беспределом...
У нас убили на посту двух солдат-часовых. Просто нож воткнули в горло одному, другому – и все... Первого – около въезда на территорию склада, второго – возле самого склада. И украли восемь гранатометов «РПГ-7» с запасом гранат. И никого, даже следователей военной прокуратуры, не смутил тот факт, что второй часовой был убит около оружейного склада. А у склада боеприпасов стоял совсем другой часовой, который ничего не видел и не слышал, и замок на складских воротах висел на месте целый и невредимый, и пломба на тех же воротах была цела. Как запас гранат оказался перенесенным из одного склада в другой, где ему вообще находиться не положено, осталось загадкой. Вот такие удивительные вещи тогда творились.
После убийства часовых нас всех долго дополнительно инструктировали. Командир роты капитан Усинчук, которому из-за этого происшествия не дали очередное звание, вообще лютовал и пил больше обычного. Гонял нас по уставам караульной службы так, как никогда раньше.
Когда сам командир роты уставал, срывал голос или просто выпить хотел, что с ним часто бывало, он поручал «старикам» натаскивать «молодежь». Те старались активно. Кто неправильно ответит – тридцать раз от пола отжаться. Кто отжаться больше десяти раз не может, а таких большинство, – десять раз по десять отжиманий с небольшим перерывом... Кто больше двадцати отжаться не может – десять раз по двадцать отжиманий с перерывом чуть поменьше... Инструктаж повторялся перед каждым нарядом... От таких процедур руки сначала гудели, потом привыкли, и норма в тридцать отжиманий казалась сравнительно небольшой в сравнении с выученным уставом. Мышцы накачать можно быстрее, чем выучить дурацкий устав... Для большинства... Я, впрочем, устав легко освоил.
Так месяц тянулось, потом страсти стали стихать. Убийц солдат и грабителей склада, конечно же, не нашли, как всегда. А вскоре и нашему взводу выпало идти во внешний караул на те самые склады с вооружением и с боеприпасами. Командир взвода лейтенант Козлов, как обычно, – начальником караула, замкомвзвода – разводящим...
На посту почему-то всегда хочется спать больше, чем в бодрствующей смене – хоть спички между веками вставляй. Особенно когда на пост заступаешь уже под утро, в последнюю темную смену. Потом, когда рассветет, в сон уже так не клонит. И приходится безостановочно ходить, лишь бы стоя не уснуть. Чтобы кто-то на ходу засыпал – я лично не слышал, хотя сам иногда был недалек от этого. Я ходил, как и полагается, вокруг трех длинных блокгаузов, светил фонариком на замки складских ворот, на решетки вентиляционных незастекленных окон и зевал так, что челюстям было больно. И после очередного громкого зевка услышал вдруг звук двигателя автомашины. Кто-то, кажется, подъехал к воротам. Ветер устойчиво тянул как раз со стороны дороги. И я отчетливо услышал, как машина у въезда остановилась. А издалека, откуда-то со стороны, еще шум двигателя доносился. В безветрие его услышать, наверное, и невозможно было. А сейчас ветер звуки приносил явственные. Днем, естественно, это совсем бы меня не насторожило. Но ночью, в отсутствие кладовщика... Сомнение взяло сильное. Конечно, одна машина – это мог быть и проверяющий. Нам говорили, чтобы ждали их, потому что после ЧП «ревизоры» любят приезжать чаще. Но звук двигателя второй машины меня смутил – проверяющие не ездят на грузовиках.
И что-то заставило меня уйти с открытого места в кусты, присесть там на колено, опустить предохранитель и затвор автомата передернуть. Страх ли, хотя сейчас кажется, что его я тогда не испытывал, воспоминание ли о происшествии месячной давности, когда были убиты парни, которых я мельком знал... Я ждал... Вскоре и шаги послышались. Шли не разговаривая. Согласно уставу, я должен был спросить стандартное: «Стой, кто идет?» Но я опять устав нарушил и спросить не поспешил. И увидел, как на открытое место перед складскими воротами в двадцати метрах от меня вышел сначала один человек, осмотрелся, за ним вышли еще четверо. Все в камуфляжке, в армейских кепочках. Погоны в ночном сумраке не разобрать, но похожи на офицеров. И в то же время не похожи. Даже не пойму чем, но непохожими показались. А вот повязки разводящего или начальника караула я ни у кого на рукаве не увидел. Глаза у меня уже не закрывались, как раньше, непроизвольно, я, кажется, даже мигать перестал. Я смотрел на них, они оглядывались.
– Куда он, сволочь, запропастился? – спросил один, что первым вышел, и я узнал характерную пропитую хрипотцу нашего командира роты капитана Усинчука. – Спит, что ли, где?
– Давай быстрее, открывай, – сказал голос с откровенным кавказским акцентом. – Машина подходит.
Я тоже слышал, что машина подходит. Грузовик.
– К бабе убежал, – сказал другой голос. Акцент был похож на первый. – Плох тот солдат, что к бабам с поста не бегает. Я сам, когда служил, с караула бегал.
– Начнешь грузить, а он выскочит, даст очередь... – Усинчук явно хотел меня найти.
– Я же говорю, в общежитие ускакал, – настаивал голос. – Здесь до женской общаги не больше километра.
– Я ему завтра так ускачу, что маму родную забудет. И радоваться не будет, что жив, сука, остался. – Голос капитана от злости стал более хриплым, чем обычно.
Один из пришедших шагнул к воротам, вытащил из-под куртки монтировку и вставил ее в навесной наружный замок. Придавил с усилием. Замок слетел легко и быстро, с легким звоном.
– Смотрите по сторонам, – предупредил капитан. – Как бы часовой не показался.
Но по сторонам они смотреть не стали, все сгрудились у ворот. Кучкой стояли, внутренний замок выламывали. Я поднял автомат. Стрелял так, как учил нас сам капитан Усинчук, короткими очередями по три патрона, как плеткой бил. И в первого – в Усинчука. Потом в того, что замок взламывал. Но трое успели среагировать. Один из пистолета несколько раз выстрелил в мою сторону. Кусты над головой и сбоку срезал пулями. По звуку, бандюга, определил, откуда я стреляю, но чуть-чуть ошибся. У меня автомат был с пламегасителем, и огненного мазка по ночному воздуху видно не было. Двое других побежали вдоль склада, чтобы за углом скрыться.
...А это оказалось совсем не так страшно, когда в тебя стреляют, потому что ты сам можешь ответить. Вообще, как я потом вспомнил, весь страх пропал, как только я на спусковой крючок нажал. Я сразу сильным себя почувствовал. И ответил на пистолетные выстрелы очередью в грудь. А потом уже спокойно расстрелял бегущих, не дав им за угол спрятаться. Потом уже узнал, что всех бил наповал. Даже раненого не осталось.
Поднялась тревога. А я успел еще и в машину, разворачивающуюся перед складом, три очереди дать. Но в водителя не попал. Грузовик поехал было, но тут уже от другого склада часовой мне на выручку прибежал. Он машину расстреливал даже после того, как она в дерево въехала. Просто с испугу. Никто из нас не был по большому счету готовым к тому, чтобы стрелять в людей... Но действовали мы правильно.
Я тупо стоял перед складом, держа автомат за еще теплый ствол, и не смотрел на поднявшуюся вокруг суету. В голове заново прокручивались картины происшедшего. Я не понимал, что натворил, прав был или виноват... Я еще сильно сомневался в своих действиях, и руки у меня ходуном ходили, словно я кур воровал. И только тогда успокоился, когда узнал, что бандиты убили часового у ворот. Ножом в горло, как и в прошлый раз. И меня спасло только то, что я спрятался, услышав звук двигателя. Наш командир роты, должно быть, подходил к часовому и издали называл себя. Какой солдат будет вызывать начальника караула, то есть командира взвода, когда подходит командир роты? Усинчук этим и пользовался. И я был бы обречен, если бы, как и требовал устав караульной службы, спросил: «Стой! Кто идет?» Я не имел права подпустить к объекту даже командира роты, если с ним нет начальника караула или разводящего. Но капитан Усинчук хорошо понимал психологию солдата. И был уверен, что его-то никто не заподозрит.
Усинчук торговал складским вооружением. Зарабатывал себе на выпивку, в то время когда по полгода не платили жалованье. И за жизни солдат, наверное, тоже что-то получал. А ведь он, помнится, с возмущением спрашивал у нас после первого случая:
– Что я должен матерям убитых писать? Что? Что их сыновья ротозеи и сами виноваты в собственной гибели? И вас, разгильдяев, как овец перережут, что я писать буду?..
Не знаю, что он писал матерям убитых... Но виновный определился таким вот образом. Опять беспредел, да еще какой...
И я ответ на это тоже, если разобраться, беспределом шарахнул. И моя реакция оказалась очень действенной... Не среагируй я так, неизвестно, сколько бы еще солдат нашли потом на посту с перерезанным горлом...
Вот тогда я и понял, как с тем, что вокруг творится, бороться можно. Причем теми же методами, что беспредельщики себе позволяют.
Начальник караула прибыл быстро. Понял все. И предупредил меня строго:
– Нюни не распускай! Запомни, Стаднюк... Допрашивать будут – не говори, как было. Затаскают по следствиям и судам, не отмажешься. Говори, что действовал по уставу. И вопрос задал, и пытался вызвать начальника караула, а в тебя стрелять начали. Они стрелять начали. Пусть следаки сами пули ищут. Я других часовых предупрежу, что они сначала пистолетные выстрелы слышали.
Так я и сделал. Сказал, что совершал обход вокруг складских зданий и издали увидел людей около склада. Командира роты не узнал. Хотел поднять тревогу, а в меня сразу выстрелили. И тогда только я ответил.
Дело закончилось для меня благополучно. Комбата нашего сняли, куда-то в захолустный гарнизон отправили. Прислали нового, со стороны, потому что местным уже не доверяли. А наш командир взвода лейтенант Козлов получил звание старшего лейтенанта и стал командиром роты вместо Усинчука. За проявленную бдительность меня наградили десятидневным отпуском... Правда, домой я смог поехать только через восемь месяцев, когда в финчасти появились деньги.
Но дослуживал я героем. Даже «старики» со мной после этого случая общались с повышенной осторожностью, как с особо опасным объектом. После демобилизации я поступил в Высшую школу милиции. Без сомнения пошел именно туда. И службу начал сразу с уголовного розыска. Непонятно как, но история с расстрелом командира роты и чеченских бандитов стала известна даже среди ментов. И это, что, впрочем, совсем не странно, помогало продвигаться по службе. Репутация твердого и решительного человека укрепилась за мной крепко. В ментовке такое любят.
Самое интересное, что эта легенда самому очень нравилась. Она меня поддерживала в трудную минуту. Я думал о том, что скажут обо мне, и это помогало в работе. Про меня говорили, что на любое самое опасное дело иду без сомнения, и я шел, чтобы соответствовать своей репутации. Одно тащило за собой другое... Паровозом.
Наконец-то мы подъехали к месту происшествия. Патруль ДПС перекрыл движение на участке, и мы по третьей полосе встречного движения свободно преодолели целый квартал до места. Старенькая «Шкода Фабия» была продырявлена, как дуршлаг. Три трупа в машине... Два на переднем
