– У меня разговор важный назрел... – почти радостно и решительно сказал подполковник.
И попробовал посмотреть на нас взглядом волка... Не тянет, неуважаемый... Не тянет...
– Говори... – согласился я.
– Желательно покороче... – добавил Онуфрий. – Я вчера за день и сегодня с утра от разговоров устал, думал, хоть здесь отдохну... Спать хочется...
Он ноги вытянул, показывая, что желает расслабиться.
– У меня вчера не легче день был, если не труднее... Я вчера чуть не влип...
– Кто-то проявил интерес? – вяло спросил я. – Любопытных людей надо «уговаривать» быть менее любопытными...
– Ты хочешь «уговорить» начальника управления?
– Если он у вас генерал, я с удовольствием... Органически не перевариваю генеральское звание...
– Он у нас только полковник... И ему, как начальнику управления, естественным образом хочется знать, чем занимаются его подчиненные...
– И что же? – спросил Онуфрий и медленно закрыл глаза, словно заснул.
– Пока я сумел отговориться. Обещал сегодня доложить ситуацию, потому что она, дескать, не однозначная и факт преступления не налицо...
– И что ты собираешься докладывать? – спросил я, видя, что Онуфрий почему-то не собирается поддерживать разговор.
– Попытаюсь вывернуться... Скажу, что сигнал не подтвердился. Но для этого придется порошок на экспертизу отправлять... Только полковник наш – человек дотошный. Он любит в мелочах копаться и может до своего докопаться...
Онуфрий глаза открыл и сел прямее.
– Я давно ждал от тебя этого разговора, Сергей Михайлович... Я знаю, что ты человек жадный – по взгляду это вижу каждый раз, когда деньги делим... Я правильно тебя понял?
– При чем здесь моя жадность!.. – психанул Петров. – Если полковник раскопает, что мне делать? Придется ему отстегивать, я не вижу другого пути... И то, не уверен, что он возьмет... Может серьезная накладка получиться...
– А мы-то здесь при чем? – спросил я. – Это, как я понимаю, твои проблемы. Отношения с начальством сам улаживай...
– Нет уж! – Петров взъелся, в голосе у него появилось повизгивание, а изо рта слюни полетели. – Это общие проблемы... Я один из нас троих рискую... Вы так... Поболтали и никаких действий не совершали, можно сказать... А я, если со службы вылечу, то не на пенсию, как мой брат, не на инвалидность, а на зону, и на большой срок... И потому я просто требую, чтобы раздел иным был... Что мне ваши тридцать три процента! За риск надо добавлять, и добавлять много... Столько же добавлять, и даже больше... Хотя я человек скромный... И если...
– И сколько ты хочешь? – вяло спросил Онуфрий, опять закрывший глаза.
– Хотя бы сорок пять... И пять процентов начальнику управления, чтобы глаза закрывал вовремя...
– Охренел совсем... – Я сделал вид, что несказанно обрадовался предложению подполковника. – Давай уж из своей доли, из своих тридцати трех и трех десятых процента, кстати, своему полковнику и плати... А об остальном забудь...
– Да ты бы, Волк, вообще молчал... – Подполковник отмахнулся от меня, как от мухи, показывая, что разговаривать желает с Онуфрием, поскольку он у нас мозговой центр и вся разработка ему принадлежит. – Ты вообще во всей работе с боку припека... Делаешь меньше всех, а потом нажрешься до поросячьего визга и равной доли еще требуешь...
Он сказал и на Онуфрия посмотрел: как тот отреагирует? Я сразу понял хитрость. И Онуфрий должен понять. Петров желает еще и нас стравить...
Онуфрий молчал.
– Я тебя спрашиваю, Стас... – подполковник позволил себе прикрикнуть.
Стас издал протяжный храп, словно сладко спал.
Это совсем Петрова добило, и он, сияя оскорбленными глазами, резко встал.
– Не боитесь, что это может для вас плачевно кончиться?
Не надо было подполковнику этого говорить. Он еще из-за стола выйти не успел и почувствовал, как пистолет Онуфрия ему в живот упирается. Даже я не видел, откуда этот пистолет появился. Впечатление создалось такое, словно он всегда был у Стаса в руке. И Петров от этого движения охренел совсем, рот разинул, словно его душили...
– Не боимся... – Онуфрий глаза открыл, подумал и убрал пистолет. – И запомни: ты сейчас уходишь только потому, что ты брат нашего капитана... Свои тридцать три и три десятых процента ты получишь честно. На большее можешь не рассчитывать. И в дальнейшем – забудь, что мы были когда-то знакомы... Как только будет что сообщить, я сообщу... И завезу тебе твою долю... А теперь – вали отсюда... Дуй, мент, и побыстрее, и не забудь задницу вазелином смазать, когда на доклад пойдешь...
Подполковник шагнул к двери. Мы с Онуфрием переглянулись и одновременно завыли по-волчьи... Вот, наверное, в радость соседям... Горожане этот вой вполне могут принять за натуральный... Посчитают, что кто-то в доме волков завел... Стаю...
Когда дверь за Петровым захлопнулась, подполковник не мог не услышать и смех, сопровождающий его торопливые шаги по ступеням...
– Люблю оскорблять индюков надутых... – вздохнул Онуфрий.
Настроение у него, кажется, было не самое лучшее...
Онуфрий уехал через час. Он так и дремал, сидя в кресле, то открывая глаза, то снова их закрывая. Ночь, похоже, вообще не спал. И даже крепкий чай, что я для него сделал, не помог.
– Ты что такой квелый? – спросил я.
– Устал что-то... Причины для злости мне не хватает... Я когда злюсь, у меня усталость проходит...
– А наш подполковник... – напомнил я.
Для меня лично это была причина, чтобы основательно зубами поскрипеть...
– Шавка лает... Этим меня не разозлишь... Ладно, мне пора...
– За рулем не усни... – сказал я на дорогу.
Проводив друга до двери, я вернулся в комнату, хотел было заглянуть в ванную и сказать пару слов своему отражению, но передумал. И увидел тетрадь капитана Петрова, забытую подполковником Петровым.
Читать с начала не хотелось. С начала я только занимательные книжки читаю, детективы и прочее, там иначе что-то можно не понять. А тетрадь открыл там, где она открылась сама. Догадался, что подполковник тоже вчера или сегодня читал это место. И попал как раз на тот эпизод, о котором вчера думал. «Мальчик с козой»...
Прочитал дважды. И не понял капитана... От чего он нас сберечь пытался? Боялся, что мы убийцами станем, преступниками?.. Война, конечно, не всегда хорошему учит... Но что на войну пенять... Те, кто на войне был, они жизнь ценить научились, если не совсем оторвы и отморозки с полутора извилинами в голове... А те, кто туда не попал, те, кто каждый день у телевизора проводит... Любой сериал посмотреть, даже не боевик, даже мелодраму, в которую всегда элементы детектива вставляют, чтобы скучно людям не было и чтобы они не думали, что мир без преступников существовать может... Несколько серий посмотришь, и покажется тебе, что человеческая жизнь ничего не стоит... Вообще – нисколько не стоит... Я вот на войну пошел, уже насмотревшись от нечего делать этих фильмов, и после войны множество их посмотрел... Меня больше эти фильмы, чем война, сделали таким, каким я стал... И не надо было Петрову бояться... На войне хотя бы благородство и честь в цене... Ему надо было бояться, что мы в гражданскую жизнь попадем, сейчас вот, во время волчье...
Я открыл тетрадку в другом месте...
...«Зачем вы пришли сюда? Это наша земля...» – сколько раз мне пришлось услышать это на допросах... Сначала я пытался ответить не менее агрессивно: а зачем вы к нам пришли? Сейчас ведь в каждом российском городе существует чеченская мафия. Они пытаются, как все прочие, побольше ухватить от России, ничего не давая взамен... По большому счету, каждая российская республика так же живет... Каждая... И заявляют при этом, что Россия ими пользуется... Какой-то дурак эти республики придумал... Какой-то дурак Советский Союз придумал... Была когда-то единая Россия с разными губерниями. И этого хватало... Но мне там, в чеченском плену, по большому счету, было наплевать на все республики, вместе взятые... Но злость на чечен была, и злость эта была не только у меня, а и у большинства моих соотечественников... Не на тех чечен, что сидят дома, а сейчас даже оружие в руки взяли, чтобы против русских его поднять... Нет, с этими вопрос по-другому ставится. Они пусть и враги, но вопрос другой... Злость вызывают те чечены, что в наших городах осели и там пытаются свои порядки коренным жителям диктовать... Сейчас время такое, что много разных инородцев в российскую глубинку понаехало... И там, в российских городах и городках, тоже война идет... И даже до деревень это дошло... И там кавказские порядки появились... Там, я слышал, даже рабство сейчас широко процветает... Покупают кавказцы ферму и заставляют рабов там работать... И страх беззащитных людей тоже цветет!
Меня били, а я им это говорил... И меня сильнее били, озлобленнее... Я умею держать удары, я умею в нужный момент расслаблять мышцы, в нужный момент напрягать их... Но трудно бывает это сделать, когда бьют одновременно с разных сторон, когда глаза, синяками заплывшие, почти ничего не видят...
Но за себя было не страшно. Я – спецназовец... А главное достоинство любого спецназовца заключается в умении терпеть и приспосабливаться к любой обстановке. Я терпел и приспосабливался... Но я – офицер... Я долго учился этому... И лейтенант Угаров, и капитан Дмитриенко – офицеры... Они умеют терпеть и приспосабливаться... Солдатам труднее... А я их командир, и душа у меня о них болела... Если из них кто-то вздумает вести себя на допросах как я – его просто до смерти забьют... Наша жизнь для чечен ничего не стоит... Двоих контрактников чечены расстреляли в самом начале... Я понял, за что, вернее, не «за что», а «для чего»... Только для устрашения... Чтобы всем нам стало страшно, чтобы мы поняли, как мало значит для них наша жизнь... Они точно так же могли бы расстрелять и троих, и пятерых...
Но ответственность за смерть двух солдат лежит на мне, их командире...
Я виноват... Я поверил чеченам на слово... А что мне оставалось... У нас не было ни одного шанса выбраться. Кольцо окружения было плотным, и в коротком бою, пытаясь прорваться, мы потеряли тоже двоих... Мне отчитываться перед матерями погибших солдат, мне смотреть в их лица, но как сделать это? Какие слова утешения подобрать, когда никакое утешение не может вернуть потерю? Невозможно возместить смерть... Невозможно компенсировать... Ничто, ни слова, ни деньги, ни честь – ничто не способно заменить погибшего сына...
И потому я пошел на переговоры...
Чечены сами предложили переговоры, и я согласился, потому что переговоры – это затяжка времени. Я затягивал время, надеясь на чудо, свалившееся с неба в виде вертолетов... Сначала хотя бы вертолетов поддержки, которые «нурсами» смогли бы прочистить коридор, по которому отряд сумел бы прорваться и оторваться на такую дистанцию, когда можно будет спуститься транспортным вертолетам и забрать нас... Такое на моей памяти трижды происходило с нами в Афгане, хотя в Афгане с погодой всегда было проще – там небо ясное, но таких пилотов, каких воспитала афганская война, нынешняя воспитает не скоро...
