очистится, ты забудешь все это.
Те пластиковые пакетики в самолете с одной порцией медовых орешков вместо настоящей еды – такими маленькими мне сейчас кажутся мои легкие. После восьмидесяти пяти этажей воздух кажется таким разреженным. Твои руки болтаются от усталости, твои ноги с каждым шагом ступают все тяжелее. В этот момент все твои мысли очень глубоки.
Как пузыри в кастрюле, перед тем как вода начнет кипеть, эти новые озарения просто возникают.
На девяностом этаже каждая мысль – это прозрение.
Парадигмы разлетаются направо и налево.
Всё обыденное превращается в мощные метафоры.
Глубинное значение всего написано у тебя на лице.
И всё это так многозначительно.
Все это так глубоко.
Так реально.
Все, что агент говорил мне, обретает совершенный смысл. Например, если бы Иисус Христос умер в тюрьме, и никто бы его не видел, не оплакивал и не пытал, были бы мы спасены?
Со всем должным уважением.
Согласно словам агента, важнейший фактор, влияющий на твою святость, это количество публикаций в прессе.
На сотом этаже все становится ясно, вся вселенная, и это не просто действие эндорфинов. А после сотого этажа ты попадаешь в мистическое царство.
Так же, как дерево, падающее в лесу, когда никто не слышит этого. Ты понимаешь, что если бы никто не засвидетельствовал агонию Христа, разве были бы мы спасены?
Ключ к спасению в том, как много внимания ты к себе привлекаешь. Насколько возвышенный образ ты создаешь. Твоя работа на публику. Твоя подверженность внешним воздействиям. Узнаваемость твоего имени. Твоя свита из журналистов.
Звонок.
К сотому этажу твои волосы полностью намокают от пота. Скучная механика твоего тела теперь абсолютно ясна: твои легкие засасывают воздух, чтобы наполнить им кровь, твое сердце качает кровь к мышцам, твои подколенные сухожилия укорачиваются, чтобы тянуть ноги за тобой, твои квадрицепсы сжимаются, чтобы поднимать колени перед тобой. Кровь доставляет воздух и пищу для сожжения внутри мито чего то в центре каждой клетки твоих мышц.
Скелет – это всего лишь приспособление, удерживающее твои ткани над полом. Твой пот – это всего лишь способ охлаждения.
Откровения приходят к тебе со всех сторон.
К сто пятому этажу ты не можешь поверить, что ты раб этого тела, этого большого ребенка. Ты должен держать его накормленным, и укладывать в кровать, и вести его в ванную. Ты не можешь поверить, что мы не изобрели ничего лучше. Что нибудь не такое убогое. Не отнимающее так много времени.
Ты осознаешь, что люди принимают наркотики, потому что это единственное настоящее личное приключение, оставленное им их ограниченным по времени, законно упорядоченным, имущественно разделенным миром.
Только наркотики и смерть позволяют увидеть что то новое, причем смерть чрезмерно контролируется.
Ты осознаешь, что нет смысла делать что то, если никто не смотрит.
Тебе интересно: если бы люди, производившие распятие, устроили забастовку, им бы изменили график работы?
Ты осознаешь, что агент был прав. Ты никогда не видел распятия, где Иисус не был бы почти полностью голым. Ты никогда не видел толстого Иисуса. Или Иисуса с волосатым телом. На всех распятиях, которые ты видел, у Иисуса не было ни рубашки, ни джинсов от известного дизайнера, ни мужского одеколона.
Жизнь идет так, как сказал агент. Ты осознаешь, что если никто не смотрит, ты бы мог остаться дома. Поиграть с собой. Посмотреть телевизор.
Возле сто десятого этажа ты осознаешь, что если тебя нет на видеокассете, или еще лучше в прямом эфире по спутниковому каналу на глазах у всего мира, то ты не существуешь.
Ты то самое дерево, падающее в лесу, которое всем похую.
Не важно, делаешь ли ты что то. Если никто не замечает, твоя жизнь равна одному большому нулю. Ноль. Ничто.
Хочешь верь, хочешь не верь, но это те самые большие истины, которые роятся внутри тебя.
Ты осознаешь, что из за неуверенности в будущем сложно порвать с прошлым. Мы не можем порвать с нашим представлением о том, кто мы есть. Все те взрослые, играющие в археологов на дворовых распродажах, разыскивающих артефакты детства, настольные игры, Мир Сладостей, Головоломка, они напуганы. Мусор становится священными реликвиями. День Чудес, Хула Хуп. Мы тоскуем о том, что просто выкинули на помойку, потому что мы боимся развиваться. Вырастать, меняться, терять вес, открывать себя заново. Приспосабливаться.
Это как раз то, что агент говорил мне, когда я шел по ЧудоЛестнице. Он кричал на меня: «Приспосабливайся!»
Все ускоряется, кроме меня и моего потного тела с его испражнениями и волосами. Мои родинки и желтые ногти на ногах. И я осознаю, что увяз в этом теле, а оно уже начало разрушаться. Мой позвоночник кажется выкованным из раскаленного железа. Мои тонкие и мокрые руки болтаются с двух сторон.
Поскольку изменения происходят постоянно, тебе интересны люди, которые жаждут смерти, ведь это единственный способ избавиться от чего то по настоящему до конца.
Агент кричит: не важно, как здорово ты выглядишь, твое тело – это всего лишь предмет одежды, который ты носишь, чтобы получить Большой Приз.
Твоя рука должна суметь удержать Нобелевскую Премию.
Твои губы нужны лишь для того, чтобы ты мог посылать воздушные поцелуи аудитории своих ток шоу.
И поэтому ты должен отлично выглядеть.
Где то возле сто пятнадцатого этажа тебя распирает смех. Ты все равно собираешься от него избавиться. От своего тела. Ты уже от него избавляешься. Время быть уверенным во всем.
Поэтому, когда агент приносит тебе анаболические стероиды, ты говоришь да. Ты говоришь да сеансам загорания спина к спине. Электролиз? Да. Протезирование зубов? Да. Абразивное удаление дефектов кожи? Да. Химическое отшелушивание? Да. По словам агента, чтобы стать знаменитым, нужно все время отвечать да.
Глава 27
Пока машина едет из аэропорта, агент показывает мне свое лекарство от рака. Оно называется ХимиоСолв. Оно должно рассасывать опухоль, говорит он и открывает свой дипломат, чтобы достать коричневую аптечную бутылочку с темными капсулами внутри.
Мы перепрыгнем немного назад во времени, от того момента, когда я познакомился с лестничным тренажером, к моменту, когда я впервые лицом к лицу встретился с агентом, в ту ночь, когда он встретил меня в аэропорту Нью Йорка. Это было до того, как он сказал мне, что я еще слишком толстый, чтобы быть знаменитым. До того, как я стал изделием, запущенным в производство. Когда мой самолет приземлился в Нью Йорке, снаружи было темно. Ничего особенно захватывающего. Ночь с такой же луной, какая была у нас дома, а агент – обычный человек, стоящий у трапа в очках и с каштановыми волосами с косым пробором.
Мы пожимаем друг другу руки. Машина подъезжает к бордюру, и мы садимся сзади. Он берется за складку каждой брючины, чтобы приподнять ее, когда заходит в машину. Он выглядит так, будто сделан по
