Без лишних понуканий слуга быстро вышел из спальни.
Он промелькнул мимо Люка, не сказав ни слова. Люк не стал проходить в комнату, а остался около двери. Какой-то инстинкт не позволил ему пройти вперед. Он почувствовал, что ему лучше быть незаметным. Перед его глазами разворачивался странный спектакль, и он хотел в нем разобраться, несмотря на незнание языка.
– Ваше высокопревосходительство, я приношу свои извинения, что потревожил вас, – начал Николай по-русски, подходя к поникшей фигуре на краю постели. – Я буду краток и затем оставлю вас в покое. Мне хотелось бы спросить вас кое о чем. Это касается смерти моего брата, Михаила Дмитриевича. Ваше высокопревосходительство, вы не помните, были ли вы с ним знакомы?
– Миша, – хрипло проговорил Щуровский, поднимая глаза на золотоглазого молодого мужчину, стоявшего перед ним, и сразу чудесным образом преображаясь. Казалось, он ожил: плечи распрямились, лицо порозовело, словно перед ним предстало волшебное видение. В темных глазах блеснули слезы. – Мой прекрасный мальчик, мой милый тигреночек, ты явился мне! Я знал, что ты вернешься, дорогой мой Миша!
Николай застыл, его лицо окаменело.
– Что? – прошептал он.
Тонкие пальцы Щуровского ухватились за край одежды Николая и настойчиво потянули его к себе. Николай медленно подчинился безмолвному приказу и опустился перед сидящим человеком на колени, не отрывая взгляда желтых глаз от лица Щуровского. Он оставался абсолютно неподвижным, когда дрожащая рука графа ласково погладила его золотисто-каштановые волосы. Худое лицо Щуровского исказилось мучительной любовной тоской.
– Прекрасный мой Миша, я не хотел тебе вреда. Ты огорчил меня, когда сказал, что расстанешься со мной. Но теперь ты снова здесь, мой любезный, и все остальное не важно…
Люк увидел, как содрогнулся Николай Ангеловский, и недоуменно нахмурился.
– Что ты сделал? – прошептал Николай. Глаза его смотрели в упор на графа Щуровского.
Граф улыбнулся в блаженном безумии:
– Дорогой мальчик… Ты никогда не покинешь меня. Не так ли? Вся радость небес в твоих объятиях. И тебе я тоже нужен, поэтому ты и вернулся к своему Савелию. – Он нежно дотронулся до лица Николая. – При мысли, что теряю тебя, я почувствовал себя погибшим. Никто не понимает…
Никто не испытал такой глубокой любви, как мы. Когда ты так жестоко насмехался надо мной, я обезумел и схватил со стола нож для разрезания бумаг… Я хотел только одного – чтобы ты перестал говорить эти ужасные слова, хотел прекратить твой злой смех. – Граф почти мурлыкал. – Скверный мальчик, прелестный мальчик, теперь все забыто.
Мы прибавим и эту тайну к нашим другим секретам. Дражайшая любовь моя… – Он склонялся все ниже к лицу Николая с явной целью…
Николай успел отдернуться до того, как губы Щуровского прикоснулись к нему. Резким движением он поднялся с колен, с трудом втягивая воздух сквозь сжатые зубы. Его била нервная дрожь. Растерянный, посеревший, Николай потряс головой и вдруг, как испуганная кошка, бросился из спальни. Граф повалился на постель в безудержных рыданиях.
Люк следовал за Николаем в его паническом бегстве из дома Щуровского.
– Ангеловский! – прорычал он. – Проклятие… Скажите мне, что случилось?
Николай остановился, лишь оказавшись на свежем воздухе. Он замер, шатаясь, сделал несколько шагов и остановился, отвернувшись от Люка, с трудом пытаясь отдышаться.
– Что он сказал? – настаивал Люк. – Ради Бога…
– Он признался, – наконец выговорил Николай.
– Старческий пьяный бред. – Сердце Люка стучало как молот.
Николай покачал головой, все еще пряча лицо:
– Нет. Он убил Мишу. Теперь я не сомневаюсь.
Дюк с облегчением закрыл глава.
– Слава Богу, – прошептал он.
Заметив их появление, кучер Ангеловских подал поближе коляску и остановился возле них. Николай ничего не видел и не слышал. Буря клокотала в его душе.
– Как трудно во все это поверить! Легче было считать виновной Тасю… Насколько же легче!
– Теперь мы пойдем в полицию, – объявил Люк.
Николай горько рассмеялся:
– Что вы понимаете в России?! Может, в Англии все по-другому, но у нас член правительства не может быть в чем-то виноват. Особенно если этот человек близок к царю. Слишком многое зависит от влияния Щуровского – реформы, политика. Если падет он, падут и другие, связанные с ним. Этого никто не допустит. Только слово пророни о Щуровском, и завтра поплывешь вниз по Неве с перерезанным горлом. У нас нет правосудия. Голову дам на отсечение: кто-то еще знал о связи графа с Мишей. Ручаюсь, что министр внутренних дел был в курсе всего. Он сделал карьеру на том, что использовал чужие секреты к своей выгоде. И все замешанные в этой истории не смогут признать суд не праведным, а приговор – несправедливым, им выгоднее принести Тасю в жертву.
Люк был возмущен:
– Если вы думаете, что я допущу.чтобы мою жену казнили на радость вашим вонючим правительственным чиновникам…
– Сейчас я ни о чем не могу думать. – Николай злобно взглянул на Люка. Румянец снова заиграл у него на щеках, и, казалось, он стал легче дышать.
– Я хочу забрать Тасю из этой Богом забытой страны как можно скорее.
Николай коротко кивнул:
– В этом мы сходимся.
Люк улыбнулся ему циничной улыбкой:
– Простите, но мне трудно поверить в эту внезапную перемену мнения. Несколько минут назад вы хотели казнить ее собственной рукой.
– С самого начала я хотел только одного – правды.
– Нужно было упорнее искать ее.
– Вы, англичане, народ умный, – насмешливо заметил Николай. – Вы всегда поступаете самым разумным образом.
Так, что ли? Все эти ваши бескровные правила, законы, установления… Вы уважаете только тех, кто живет по вашему образцу. И считаете, что лишь англичане – народ цивилизованный, а все остальные – дикари.
– Разумеется, нынешний опыт убедит меня в обратном, – саркастически заметил Люк.
Николай вздохнул и почесал в затылке, взлохматив выгоревшие на солнце волосы.
– Тася жить здесь, в России, больше не сможет. Этого мне не изменить. Но я помогу вам благополучно вернуться в Англию. То, что она оказалась здесь в опасности, – моя вина, и мне ее исправлять.
– А Щуровский? – тихо спросил Люк.
Николай посмотрел в сторону кучера и снизил голос до шепота:
– О нем я позабочусь. Справедливость восторжествует.
Люк взглянул на мстительное лицо молодого человека и покачал головой:
– Вы не можете его хладнокровно убить.
– Это единственный способ. И делать это мне.
– Граф явно гибнет, раздавленный своей виной. Он и так вскоре доконает себя. Почему бы не предоставить времени и событиям идти своим ходом?
– А вы могли бы спокойно стоять в стороне и ничего не делать, если бы ваш брат был убит?
– У меня нет брата.
– Тогда ваша рыжеволосая дочурка. Разве не стали бы вы мстить сами, если бы не было другого пути наказать ее убийцу?
Люк весь внутренне сжался и промолчал.
– Может быть, вы считаете, что такой избалованный себялюбец, как Миша, вообще не заслуживает
