– Кто?
– Камалов.
– Кто такой Камалов?
– Фирма у него… Была…
– Почему «была» – мы потом выясним. Что сказал Камалов?
– Привет от дяди передал… Дяде рассказали, как я живу… Без денег… Он позвонил Камалову, чтобы помог… Тот стал по десять «штук» в месяц платить, и счета нам открыл…
– Зачем?
– Я не знаю… Он сам что-то с ними вертел… И налоги сам платил…
– А потом?
– А потом на двоих миллион баксов бросили… Камалов сам испугался этого… И не велел никому говорить… Велел баксы снять и ему домой принести…
– И что?
– И его убили в тот же день.
– Вы?
– Нет… Не знаем кто… – пискляво добавляет Муса, в страхе перед тем, что Сохатый перейдет к нему, чтобы продолжить допрос. – У него свои дела были… В него уже дважды стреляли… Мы только на следующий день, когда с деньгами пришли, узнали…
В дверь звонят. Сохатый вопросительно смотрит на чеченов.
Муса молчит, Халил пожимает плечами. Сохатый вытаскивает пистолет и подходит к двери, выглядывает в «глазок». На лестничной площадке двое. Дверной «глазок» не позволяет как следует рассмотреть внешность. Но оба черноволосые, без шапок. Похожи на кавказцев.
– Кого надо? – спрашивает Дым Дымыч, искусно изображая легкий акцент.
– Халил дома?
– А ты кто?
– Открывай… Мы машину видели… Шевелись…
Сохатый поворачивает ручку замка. И едва успевает отскочить, как дверь вылетает от удара ногой. Ствол пистолета смотрит Дым Дымычу в живот.
– И что же я бронежилет не захватил… – сетует он и отступает к стене, пропуская нежданных гостей. Но при этом держит за спиной свой пистолет.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Основная сила, задействованная в операции – спецназ внутренних войск, – под командой генерала Сомова [23] вступает в долину, буквально повиснув на хвосте последней группы из трех десятков боевиков, которая не решается сойти с ползущей тропы и отходит, отстреливаясь, прямым путем, в узкую колонну, и неся при этом большие потери. В принципе боевики делают все правильно. Сойти с тропы они могли бы, но тут же увязли бы в сугробах, не добравшись до спасительного ельника, и их, остановившихся, расстреляли бы сразу, как на учебном полигоне. Потеря скорости передвижения, при том, что ельник кажется непосвященному спасительным убежищем, оказалась бы гибельной для всей группы. Кроме того, даже доберись боевики туда, ельник может дать возможность только временно укрыться и перегруппироваться, может быть, некоторое время и отстреливаться, но не даст возможности уйти, потому что он не бесконечен. Что касается пещер, то боевики, похоже, уже знают, что путь туда отрезан. Или получили сообщение от эмира Абдула Мадаева, или просто наблюдали в бинокль, как встретили там тех, кто подошел раньше. От главного входа до сих пор с истеричным воем летят мины, не давая переместиться еще одной группе.
Надежда у боевиков единственная – оторваться за счет скорости, но при этом они не знают, свободен ли путь впереди. Однако это знает полковник Согрин, так и не покинувший своего «гнезда» и наблюдающий события, как на театральной сцене. Это же знает Кордебалет, использующий свое «гнездо» уже не как пункт наблюдения, а как точку действий снайпера. Кордебалет стреляет выборочно. И не по самым ближним к себе целям. Боевики выставляют заслон из смертников – троих, которые, укрывшись за камнями, окружившими тропу, должны хотя бы на время задержать спецназовцев и дать возможность всей группе отойти как можно дальше, хотя бы на безопасное для выстрелов расстояние. Боевики заслона не видны спецназовцам и могли бы удержаться на позиции достаточно долго, если бы не Кордебалет. Они подставили ему спины, не подозревая об угрозе сзади. И хватило только трех выстрелов из «винтореза», чтобы заслон перестал существовать, а спецназовцы продолжили преследование.
– Я – Рыбак, – генерал Сомов настраивается на волну спецназовцев ГРУ. – Рапсодия, как обстановка?
– Я – Рапсодия… Все наблюдаю… «Танцор» снял заслон… Можете передвигаться свободно… Какая нужна помощь?
– Я вижу… Спасибо… У них там есть еще пулеметчик… Сильно нас задерживает…
– Я – Танцор… Обеспечу…
– Я – Рапсодия. Что еще?
– Пещеры перекрыты?
– Два прохода… Третий нами захвачен вместе с минометом. Там наш минометчик держит на земле еще одну группу… Груз, как мы докладывали, у нас… Абдул Мадаев ушел в глубокие пещеры… Догнать не удалось…
– Это плохо.
– Он унес с собой упаковку денег… Есть возможность выставить кого-то на противоположный склон? Там только один выход.
– Выход уже блокируют…
– Я – Танцор. Пулеметчика я снял, но там их еще пара… Кажется, почувствовали снайпера… Начинаю охоту… Их снайперы суетятся… Будут охотиться за мной… Рекомендую «Рапсодии» покинуть «гнездо…
– Я – Рыбак. Понял… Действуй… Наша группа не уйдет в пещеры? Я отсюда не вижу вход…
– Он от вас за поворотом тропы… Мы – посредине…
– Через пять минут будет авиация… С кого начинать?
– Лучше прижать тех, что на склоне… Минометный обстрел покажет участок… Макар, слышишь? Обеспечь…
– Я – Макар… Еле слышу… Меня этот миномет полностью оглушил… Я дам пару выстрелов – ближе и дальше… Пусть ориентируются…
– Понял… Я передам летунам… Конец связи…
Генерал отключается от связи. Понятно, у него, и кроме этих разговоров, забот при проведении операции хватает. Надо успеть увидеть все, поговорить со всеми, и отдать приказы всем задействованным в преследовании и уничтожении противника…
Шаг… Еще шаг… Осторожно… Вот так… Вот так… Внешне это выглядит пробой почвы под ногами. В действительности является пробой самой ноги. Сохно передвигается с трудом. Но заставляет себя ходить по пещере, чтобы сделать боль привычной. Это старый и испытанный способ. Привычная боль не бывает неожиданной и не так мешает в сложном положении. Иногда, особенно при длительности упражнений или нагрузок, она становится настолько привычной, что вообще не представляешь, как можно без нее жить. Даже смешно становится. Как это так – без такой привычной боли…
Рана сквозная. Крупнокалиберная пуля навылет прошила бедро. Это все-таки легче, чем ходить с металлом в ноге. Если бы пуля застряла там, пришлось бы делать операцию. А так можно обойтись и своими силами. Не впервой такие легкие ранения переносить на ногах, порой даже не выходя из боя.
– Вам бы лучше отдохнуть, – говорит Беслан.
– От отдыха, а не от работы, кони дохнут, – отвечает подполковник. – Оттого, что кровь в них застаивается и густеет… А у меня загустеть не успевает.
Беслан сидит, прислонившись к одному из тяжелых рюкзаков спиной. Он уже знает, что несли в рюкзаках, но вот что странно – он, никогда не державший в руках больших денег, ничего не чувствует от этого рюкзака. Казалось, хотя бы волнение должно быть… Но даже волнения нет. Казалось, хотя бы мечтания какие-то выплыть должны… А мечтаний нет. А ведь сумма такая, что способна всю жизнь человеку перевернуть. Стоит только спрятать хотя бы одну упаковку, чтобы потом достать. И этот подполковник… Ему же на пенсию скоро… Неужели он не желает что-то для себя припрятать? И Беслану за молчание немного выделить?…
За молчание? Эмир Абдул уже хотел кое-что за молчание выделить. За молчание в такой обстановке выделяется пуля. Это Беслан хорошо понимает. И если бы не подполковник, то он замолчал бы уже давно. Навсегда замолчал бы…
А если федералы пожелают того же? А у Беслана нет даже оружия, чтобы защитить себя. Все оружие убитых боевиков, валявшееся здесь же, подполковник собрал и унес в какую-то нишу в темноте. Только штурмовой пистолет Искандера взял себе, к поясу прицепил. И не лень такую тяжесть таскать? И без того экипировка подполковника, вместе с бронежилетом, наверное, килограммов на полста, а то и больше тянет. А он ранен, и все равно ходит, таскает этот груз на себе вместе с чужим пистолетом.
– Вот что, друг ты мой, – говорит Сохно. – Ты человек молодой и здоровый. По крайней мере, не слишком худосочный. Отправляйся-ка ты в тот проход и разбери камни. Сильно не увлекайся. Только чуть-чуть, чтобы можно было посмотреть. И еще. Предупреждаю. Сам не высовывайся. Здесь кругом спецназ внутренних войск. Работают на физическое уничтожение. Они даже в плен брать не будут, чтобы не терять времени. Просто подстрелят и мимо пойдут. Все выходы из долины перекрыты, и даже по ту сторону хребта. Никуда не пройти, не уйти. Так что без меня ты пропал… Иди поработай, и возвращайся…
Беслан вздыхает, поднимается и вяло направляется в знакомый уже проход выполнять знакомую уже работу. Камни тяжелые, в проходе душно, но не самому Беслану решать, что ему делать. А с этим подполковником лучше поддерживать хорошие отношения. Это кажется возможным, потому что человек он, видно, не злой.
– Что со мной будет? – спрашивает Беслан.
– Честно скажу, не знаю… Обычно пару недель маринуют в изоляторе, разбираются в твоей причастности к терроризму и бандитизму… Если ты просто «заблудшая овечка», скорее всего, отпустят. В твоем народе и так мало мужчин осталось… Если ты бандит и террорист, посадят. Но это лучше, поверь мне, чем лежать с пулей в голове. Даже лучше, чем ходить с пулей в ноге. Так, как? Ты бандит и террорист?
– Нет, – отвечает Беслан твердо. – Я в солдат стрелял… Воевал…
– Тоже посмотрят. Могут, пожалуй, и отпустить… Не хочется на «зону»?
– У меня сегодня отец умер… Эмиру звонили… Сказали… Я теперь старший мужчина в доме… У меня мать и сестры…
– Так даже… – Сохно останавливается, хотя давить на раненую ногу не перестает, и мелкие камушки пола скрипят под подошвой. Думает несколько секунд. И это раздумье почему-то вселяет в Беслана надежду. – Я бы, пожалуй, отпустил тебя под честное слово на похороны… Чтобы ты потом вернулся в
