Дом без света, звуков и голосов?
Фредди была еще ребенком и все же обладала той уникальной способностью очень юных существ сплетать воедино фантазию и реальность, и ей представлялось, что она слышит, как Мердок-Хаус шепчет ей на ветру: «Добро пожаловать. Добро пожаловать. Оставайся».
Они остались, хотя у них и не было особенного выбора в этом вопросе, и выживали фактически без денег и опыта, что оказалось намного труднее, чем она ожидала. Но у Уиннифред никогда и в мыслях не было уехать. Она гордилась тем, чего они достигли, радовалась тому, что они теперь умеют.
Адостигли они немалого. Свили пусть маленькое, но зато свое собственное гнездышко. И теперь Лилли возжелала бросить все это ради городского дома и леди, которая, возможно, будет им не рада.
Гидеон обходил владения Мердок-Хауса, разминая раненую ногу и размышляя над запутанностью обещаний.
Он слышал, как матросы в разгар кровавой битвы давали всякого рода торжественные клятвы. Некоторые пытались заключить сделку с Богом. Они клялись в обмен на жизнь бросить пить и играть, клялись ходить по воскресеньям в церковь, клялись лучше относиться к своим женам или любовницам — или, как в случае нескольких офицеров, и к женам, и к любовницам.
Кто-то давал обещания самому себе. Ему припомнился один услышанный разговор двух мужчин во время боя. Кристофер Уитерс и Йен Макклей, закадычные друзья, вечно веселые и неунывающие. Они кричали друг другу, перекрикивая свист пуль, грохот канонады и стоны умирающих.
— Если мы выживем, Йен, и дотянем до порта, я куплю себе самую смазливую шлюху, которую только смогу позволить! А на то, что останется, напьюсь вдрабадан.
— Ты рехнулся, старик? Сначала напейся, а потом уж купи дешевую девку. Заверяю тебя, ты не поймешь разницы.
Закончилось тем, что Макклей пил и распутничал за них обоих.
Гидеон же дал себе одно-единственное обещание: больше никогда не брать на себя ответственность за жизнь и здоровье другого человека.
Два года после его ухода со «Стойкого» ему это прекрасно удавалось. Он зарекся жениться, нарушил традицию и отказался от услуг камердинера. Он даже отказался от постоянно проживающих в доме слуг, предпочитая обедать в своем клубе и рассчитывать на приходящую прислугу.
Он не отшельник. Напротив, он с удовольствием проводит время в компании. Но в конце дня предоставлен только своим собственным заботам.
Так как же, дьявол его побери, у него на руках на целых три недели оказалась парочка молодых леди?
И какого дьявола он должен с ними делать?
В конце концов, после нескольких минут беспокойства и переживаний, он решил, что не будет ничего делать — просто наймет для этих целей кого-то другого. В сущности, он наймет многих. Он так наводнит Мердок-Хаус слугами, едой и развлечениями — куда больше, чем может понадобиться двум девушкам, — что его присутствие станет излишним. И тогда он спрячется в комнате и притворится, что никогда и не думал изображать в Шотландии героя. Это было нелогично, трусливо, по-детски — и совершенно необходимо для сохранения его душевного покоя.
Почувствовав себя лучше после принятия этого решения, он свернул на тропинку, ведущую вдоль маленького пруда, и пошел вдоль забора, отделяющего то, что походило на неиспользованное пастбище, от непаханого поля. Он поднялся на вершину небольшого взгорка и ярдах в тридцати увидел Уиннифред, стоящую к нему спиной.
Ее волосы, которые уже начали рассыпаться, снова были заплетены в косу. Золотистые пряди, блестящие на полуденном солнце, вплетались в темные, словно ленты. Она ремонтировала ограду и разговаривала с лохматой черно-белой собакой.
— Я отговорю ее. Должно же быть что-то еще, что ей понравится. У меня здесь есть обязанности, так ведь? Надо ухаживать за животными, верно ведь? Прополоть огород, насобирать и наколоть дров на зиму. Да и таких вот участков забора, готовых развалиться, чуть толкни, полным-полно. А вдруг мы забудем и приведем сюда Люсьена? Куда мы поставим новых телят?..
Гидеон остановился, слушая, а она наклонилась, чтобы осмотреть завалившуюся ограду. Брюки, внезапно дошло до него, должны стать обязательной одеждой для каждой женщины. Почему это мужчины — властелины и повелители — до сих пор еще не настояли на них? Они мало что оставляют воображению, это правда, но воображение никуда не ведет.
Хотя, с другой стороны, иногда оно может завести чересчур далеко. Эротические образы весело заплясали у него в голове. Стоя тихо-тихо, он представил, как подходит к ней сзади и проводит ладонью по ее сильной спине. Услышал, как она ахнула от удивления и замурлыкала от удовольствия, увидел ответную искру возбуждения в ее глазах, когда она повернула голову. Он наклоняет ее еще ниже, быстро расстегивает пуговицы, тянет штаны вниз и…
И, дьявол побери, что с ним такое?
После нескольких лет на море он не чужд грез о каждой хорошенькой женщине, которая умеет делать всякие развратные штучки. Но никогда прежде в этих фантазиях не участвовала невинная девушка, которая — как бы далеко он ни пытался отстраниться от этой мысли — находится на его попечении.
Вот именно по этой причине на него никогда не будет возложена ответственность за другого человека — ему просто нельзя такое доверять.
Обозвав себя дюжиной разных нелестных прозвищ, он остался на месте, чуть ли не молясь, чтобы она не обернулась, и сосредоточившись на том, чтобы вернуть себе презентабельный вид. Потребовалось несколько глубоких успокаивающих вдохов и одно крайне неприятное воспоминание о том последнем разе, когда он видел принца- регента — полуголого, лапающего свою теперешнюю любовницу, — дабы справиться с задачей, но тем не менее он справился.
Почувствовав, что вновь владеет собой, Гидеон направился к Уиннифред и странного вида собаке. При более близком рассмотрении оказалось, что у собаки приплюснутая голова, болтающиеся уши и короткий торчащий хвост. Коза. Огромная коза, на его взгляд, совсем на козу непохожая, которая безмятежно сидела в траве, наблюдая за Уиннифред и сочувственно слушая ее жалобы. Или, быть может, она просила что-то лежащее у нее в кармане, предположил Гидеон.
— Козы умеют просить? — крикнул он ей.
Уиннифред коротко оглянулась через плечо, после чего подняла лежащую на земле жердь себе на колено, что определенно выдвинуло лишний практический аргумент в пользу брюк.
Прежде чем он дошел до нее, она с помощью ноги и обеих рук подняла жердь между двух поперечных жердей. Упрямая, подумал он, или настолько привыкла делать все сама, что ей даже не приходит в голову попросить о по мощи. Она полезла в карман и вытащила салфетку, полную объедков.
— Клер умеет, — ответила она, бросив еду козе, которая жадно проглотила все, прежде чем вновь обратить на хозяйку свои умоляющие глаза.
Он прислонил трость к забору и оперся бедром о перекладину.
— Вы сегодня совершили очень добрый поступок по отношению к своей подруге, — сказал он ей, главным образом потому, что Уиннифред необходимо было это услышать.
Она пнула ногой камень и нахмурилась, когда тот покатился в траву.
— Не очень-то любезно я это сделала.
— Не очень любезно, верно, но тем не менее. — Он наклонил голову в попытке поймать ее взгляд. — Неужели будет так уж ужасно провести несколько месяцев в Лондоне?
— Да.
Абсолютная убежденность в голосе заставила его выпрямиться.
— А вы когда-нибудь бывали в Лондоне?
— А разве у вас не бывает чувства, что вы не хотите чего-то, чего никогда раньше не делали?
— На ум приходит только смерть.
Уголок ее рта дернулся кверху.
— Не совсем то, что я имела в виду, хотя, пожалуй, принцип тот же.
Он в задумчивости откинул голову.
