угрызений совести? Так считает Доминик. Ему ничего от нее не нужно, он ненавидит ее! Однако, что бы ни происходило с ее телом, душой она была навеки прикована к нему.
Такими же звездными ночами Доминик, положив ее голову на свою руку, учил ее названиям созвездий, которые укажут ей дорогу, если она заблудится. Сейчас она не только заблудилась – она лишилась его, если он только принадлежал ей прежде…
«Почему я должен тебя умолять?»
На Педро можно было махнуть рукой. Педро исчез как страшный сон. Она ровно ничего не чувствовала. Неужели то же самое происходит сейчас с Домиником? Неужели и он ощущает сейчас только пустоту, как сосуд, из которого вылили воду?
Ухватившись за ощущение пустоты как за спасительную соломинку, она забормотала:
– Фернандо, как ты?..
– Я следовал за вами. Или ты решила, что я смог бы выпустить тебя из виду? Потом я услышал твой крик… А теперь молчи. Ты будешь говорить только правду, остальное я возьму на себя.
Маятник качнулся в другую сторону, и она разом все вспомнила.
– Что же будет теперь с ним?
– Ничего не изменится. Придется тебе с этим примириться. Значит, ты его по-настоящему любишь? Слишком поздно, Мариса, даже он это понимает. И ты пойми.
Оглушенная случившимся, она задрожала и обреченно разрыдалась в объятиях капитана.
– Я вышла за Педро только потому, что он обещал…
– Не говори об этом, Мариса! Не желаю слушать! Или ты ни в грош не ставишь мужское достоинство?
– Достоинство!.. – Это слово подействовало на нее как раскаленная игла, обострившая все чувства. – Это ли для мужчины главное? А я? Как же моя гордость, мои чувства? Или они не имеют значения, ведь я всего лишь женщина? Могу ли я считаться человеком? Имеют ли значение мои желания? Я сама? Я устала от насилия, от того, что меня защищают и ради моего же блага волокут в безопасное место! Будь прокляты все мужчины до одного с их гордыней! Отныне я собираюсь стоять на собственных ногах и бороться за то, что нужно мне, насколько хватит моих сил. Я пущу в ход тело, голову, любое другое оружие, какое только окажется под рукой! Какой еще выход остается в мире мужчин у женщины с головой? Я найду ей применение!
– Мариса…
– Жаль, Фернандо, что ты не желаешь слушать правду. Я благодарна тебе за то, что ты для меня сделал. Если бы ты сейчас захотел мной овладеть, я бы не смогла тебя остановить, настолько измучена. Я и это вытерплю. Мою душу ни тебе, ни Доминику никогда не изнасиловать, а вся ваша болтовня о мужском достоинстве для меня пустой звук. Пока я живу и дышу, я останусь собой и буду принадлежать только себе, независимо от того, сколько раз мне придется жертвовать своим телом. Посмотри на меня! Ты меня видишь, Фернандо?
Уже в дверях губернаторского дома она сбросила его плащ и бесстыдно предстала перед ним обнаженной. Он деловито подобрал плащ и снова накинул ей на плечи. Находясь в сильном смущении, он не мог понять, о чем она толкует.
– У тебя истерика. Сама не знаешь, что говоришь. Успокойся ради всего святого!
– Не надо меня успокаивать. Я в своем уме – кажется, это у меня впервые в жизни. Педро погиб от руки Доминика, и слава Богу. Об этом и узнает губернатор. Мне нет больше дела до его глупой гордыни, как, впрочем, до твоей и до моей собственной. Вы, мужчины, можете продолжать вести друг с другом свои бессмысленные войны. Я поведу собственное сражение, добиваясь своих целей – по-своему!
Дверь отворилась, и они увидели губернатора, натянувшего поверх ночной рубашки халат. Из дверей дальше по коридору выглядывала его любопытная невестка.
– Что это значит?.. – Губернатор остолбенел. – Мариса! То есть сеньора…
– Прошу не называть меня этим именем. Не уверена в законности моего брака с Ортегой, тем более что я уже родила одного ребенка от Доминика Челленджера и жду второго. Но даже если он законен, теперь я вдова. Педро затащил меня в подвал вашей тюрьмы и попытался изнасиловать. Фернандо прибежал мне на помощь и отвлек его внимание. И тогда Доминик…
– Все это весьма интересно, – раздался хорошо знакомый ей негромкий суховатый голос. – Но, полагаю, нам лучше найти более подходящее место для завершения твоей исповеди, племянница. А также одежду… Несмотря на все старания капитана, плащ не самое подобающее прикрытие.
Плащ оказался на полу, когда она, не заботясь о приличиях, бросилась к нему на шею.
– Дядя! Монсеньор! – Ее лицо внезапно озарилась надеждой. – Вы мне поможете! Вы поймете…
– Будет лучше, если нас перестанет отвлекать твой вид, дитя мое. Ты не Ева, а здесь, увы, не райский сад.
Глава 61
Сама тюрьма и условия заключения изменились, однако до свободы было так же далеко, как и раньше. Еды и воды он получал теперь столько, сколько хотел; регулярно навещавший его врач-испанец хмурился, качал головой и отмалчивался, лишь отдавая отрывистые команды. Доминик Челленджер так долго смотрел в лицо смерти, что не боялся ее, а, наоборот, ждал как избавления и теперь с трудом привыкал к жизни. Ему навязали жизнь, но лишь для того, чтобы подготовить к смерти.
Он оставался заточенным в одиночную камеру, однако теперь в этой камере было окошко – подслеповатое, зарешеченное, под самым потолком. Он был прикован за одну ногу, но цепь была достаточно длинной, чтобы он мог прогуливаться по камере. Впервые найдя в себе силы встать, он принялся расхаживать и через некоторое время с мрачным удовлетворением подметил истертость пола в отдельных местах: как видно, прежний обитатель камеры – или обитатели – шагал так же, как и он, взад- вперед в ожидании конца.
