На следующей странице располагалась иллюстрация — выполненный углем рисунок обнаженной женщины. Тело ее было скорее худощавым, чем пышным. Груди высоко торчали из-за положения рук. Лицо было повернуто в сторону и скрыто за длинными распушенными волосами. Но в позе ее не чувствовалось смущения или страха. Как будто она хотела, чтобы ее видели именно такой, выставляющей свои прелести, чтобы подразнить мужчину, который их созерцает.
У Хелены участилось дыхание — и это ее раздражало. Чудеса да и только! Гастингс все-таки сумел связать несколько слов вместе и в результате нарисовать непристойную картинку. То, что он потратил свой талант на столь недостойную цель, отнюдь не основание для нее пересмотреть свое прежнее суждение о нем. И уж конечно, не повод почувствовать волнение.
Будто она сама обнажена.
Хелена собрала страницы, которые откладывала в сторону, и положила их поверх рукописи. Затем засунула присланное сочинение снова в конверт, а конверт спрятала глубоко в ящик стола и заперла на ключ.
И только когда она покинула свой кабинет в конце дня, до нее наконец дошло, что она положила непристойный роман Гастингса на пачку любовных писем Эндрю.
— Сегодня вы задали несколько трудных вопросов бедному мистеру Кохрану, Милли, — сказал Фиц.
Его замечание нарушило тишину в карете. Они возвращались домой с дегустации, проводившейся в конторе фирмы «Крессуэлл и Грейвз». Или, вернее, Милли возвращалась домой, как только карета остановится перед их городским особняком, а Фиц направлялся куда-то по своим делам, без сомнения, навестить миссис Энглвуд.
— Я задала очень мало вопросов. А вот вы со своей стороны были слишком благодушно настроены. — В ее голосе проскальзывало раздражение. Она даже не считала нужным скрывать свое недовольство. — Обычно вы не одобряли продукт, прежде чем раза три не отправляли его назад для дальнейшей очистки и улучшения. Новый сидр ни разу не подвергался основательной проверке, а вы моментально утвердили его.
— Он изумительно вкусный. Шипучий и не слишком пенится. Сладкий, но с легкой кислинкой, как раз в меру.
Должно быть, он говорит об Изабелл Энглвуд. То есть имеет в виду не игристый напиток, а свою возлюбленную.
— Я нашла его вполне сносным, но восторгаться особенно нечем.
— Странно, — спокойно сказал Фиц. — Наши вкусы обычно совпадают. Что за день такой сегодня?
Милли упрямо смотрела в окно. Но теперь она перевела взгляд на него. У ее супруга был вид человека, очень довольного своей судьбой.
Кольцо с печаткой, которое она подарила ему, сверкало на его руке. Ей захотелось сорвать кольцо с пальца и выбросить из кареты. Но тогда ей следовало бы выбросить также и золотые карманные часы с ониксом. И прогулочную трость, фарфоровая ручка которой была покрыта изумительно синей блестящей эмалью. Совсем как его глаза.
Сколько подарков на Рождество и на дни рождения! Сколько практически откровенных попыток заявить свои права на его персону! Как будто кусочки металла или керамики могут каким-то образом изменить сердце мужчины.
— Я больше доверяю вашим суждениям, когда вы не в таком жизнерадостном настроении, — заметила она.
— Жизнерадостность — серьезное обвинение. — Фиц улыбнулся. — Много лет никто не упрекал меня в том, что я не утратил способности радоваться жизни.
Ах, эти его улыбки — она привыкла считать их вехами, указывающими путь в скрытый рай, а на самом деле все это время они были лишь указателями с надписью: «Собственность Изабелл Пелем Энглвуд. У нарушителей будут разбиты сердца».
— Ну, в последнее время кое-что изменилось.
— Пожалуй, вы правы.
— Я уверена, что вы уже снова побывали у миссис Энглвуд. Что она думает о шестимесячной отсрочке? Полагаю, она страшно недовольна тем, что ей приходится ждать.
— Вы моя жена, Милли, а значит, первенство принадлежит вам. Миссис Энглвуд понимает это.
Что-то в тоне его голоса заставило ее сердце замереть на мгновение. Она отвела взгляд.
— Я охотно уступаю первенство ей.
Фиц поднялся со своего места — он сидел напротив — и уселся рядом. Как супругам, им вполне естественно было располагаться в карете именно так. Но когда они куда-либо ездили одни, он всегда усаживался напротив. Очевидное напоминание о том, что в истинном смысле этого слова мужем ей он не является.
Он обвил рукой ее плечи. Его близость, к которой она не привыкла, сейчас была ей просто невыносима. Милли захотелось распахнуть дверцу кареты и выпрыгнуть на ходу. Ее согласие соблюдать их договор не давало ему права прикасаться к ней до наступления условленного времени.
— Не надо так сердиться и расстраиваться, Милли. Все еще может разрешиться самым замечательным образом — у нас родится ребенок. — Вторая его ладонь легла на ее предплечье, его пальцы обжигали ее сквозь тонкую ткань рукава. — Я никогда вас не спрашивал, вы хотели бы мальчика или девочку?
