мягкосердечный, особенно если речь идет о женщинах. Ну, вы готовы слушать?
Джинни тупо кивнула. Полковник отнял руку, погладил ее по щеке.
— Я сделаю все, — пробормотала она, словно под гипнозом. — Все, что скажете. Не позволяйте им убить его.
— Поднимитесь! — рявкнул полковник. — Вы встанете рядом и будете молча наблюдать, как заклеймят вашего мужа — клеймом, которым метят во Франции преступников. Один ваш крик, один протест — и я заставлю их повторить процедуру столько раз, сколько будет необходимо, пока он не начнет молить о смерти как о милости Божьей! Вы поняли меня, мадам?
Джинни молча, автоматически кивнула, словно кукла; побелевшее лицо покрылось крошечными капельками пота. Полковник был вынужден помочь ей подняться — девушка, казалось, была не в силах двинуться, лишь широко открытые умоляющие глаза говорили о том, что в ней еще теплится жизнь.
«Какая женщина!» — в который раз восхищенно подумал Деверо.
Несмотря на все несчастья, у нее достаточно гордости, чтобы неподвижно стоять, судорожно вцепившись в перила.
Какое наслаждение — вынудить ее покориться, тешиться ее готовностью превратиться в шлюху ради спасения жизни мужа! Что станется с ее высокомерием, куда денутся угрозы и оскорбления! Желание так захлестнуло полковника, что он с трудом оторвал глаза от соблазнительных изгибов женской фигуры.
Раскаленное клеймо зловеще светилось. Джинни слегка покачнулась, и полковник обнял ее за талию.
— Успокойтесь! — фальшиво-сочувственно прошептал он. — Это не займет много времени. Мы каждый день клеймим лошадей и скот.
— Пожалуйста, — пробормотала Джинни срывающимся голосом, и Деверо улыбнулся: может, ее муженек наконец откроет рот! Прикосновение каленого железа часто делает чудеса.
Он надеялся, что узник поднимет глаза и увидит жену — поверит, что та наслаждается публичным унижением мужа.
Будь прокляты все эти креолы, задирающие нос перед французами, прибывшими сюда, чтобы им помочь и укрепить шатавшийся под императором трон. Высокомерные, наглые, холодные ублюдки, гордившиеся родством с первыми конкистадорами, кичащиеся богатством и связями и скрывающие за показной вежливостью снисходительное презрение к защитникам. Как прекрасно отомстить хотя бы одному из них! Посмотрим, как чувствует себя кабальеро, с которым обращаются как с преступником! Да-да, пусть видят, как он презирает их всех — этих Альварадо, Сандовалей, с их дерзким щенком-сыночком, семейство его жены Вега, такое же богатое и властное. Неужели они в самом деле считают его настолько глупым и смешным, не сумевшим заметить даже, что их прелестная дочь не была девственницей в первую брачную ночь?! Испорченный товар, насильно проданный такому вот французу, который должен быть счастлив только потому, что женится на Вега! Именно поэтому ее и выдали за него! Все же сначала он желал ее, потому что Алисия была так молода и хороша собой, а особенно из-за огромного приданого, которое должно было возместить потерю девственности. Да, вначале, когда французы побеждали, Деверо сам подумывал осесть в Мексике. Но теперь все переменилось. Сторонники Хуареса перешли в наступление, с помощью переправляемого контрабандой американского оружия начали одерживать победу за победой. Даже Базен, старый вояка, начал это понимать и решил отвести войска к центральным провинциям — «сосредоточить» их. Какой позор, какое безумие! Но приходится следовать приказам, каковы бы они ни были.
Деверо нахмурился, вспомнив о покрытом пылью порученце, привезшем приказ покинуть Закатекас и идти маршем на Дуранго. Этот проклятый креол, там внизу, которого только что избили как собаку, прекрасно это знал!
«Вы проиграли войну. Ваше поражение — лишь вопрос времени», — издевательски бросил он. Неужели этот парень нисколько не ценит собственную жизнь? Сколько еще он может вынести и не сломаться?
«Посмотрим, — думал Деверо, — мы еще посмотрим!»
Он заметил взгляд сержанта Малаваля и сделал почти неуловимый жест. Девушка встрепенулась. Деверо крепче сжал ее талию:
— Помните, что я говорил, мадам: ни криков, ни истерики. А когда все будет кончено, может, вы и сумеете спасти жизнь мужа.
Джинни едва понимала, что он говорит, ее взгляд против воли был прикован к узнику, зубы терзали нижнюю губу.
«Если он может вынести, — лихорадочно думала она, — тогда и я смогу. Я не должна кричать, не должна!
Боже, помоги вынести все, выдержать этот кошмар!
Сейчас я проснусь — и все будет по-прежнему, когда мы лежали в, объятиях друг друга, ища защиты от ночной прохлады».
Сержант помешал угли длинной кочергой. Слезы застилали глаза Джинни. Кровь… кровь повсюду: на земле, на столбе, спина пленника разорвана, изуродована этим чудовищем.
Джинни с внезапно ударившей в сердце болью вспомнила, как перекатывались эти мышцы под ее пальцами, когда обоих охватывал экстаз любви… да-да, любви! Почему она не смогла признаться себе в этом раньше? Она любила Стива с той самой минуты, когда он поцеловал ее так безжалостно, смеясь над ее гневом, — этот красавец с жестким лицом и самыми синими в мире глазами. О Господи! Почему она была так своевольна и упряма? Он любил ее, Джинни поняла это сейчас, внезапно, словно от удара. Именно из- за нее Стива пытали и, может быть, убьют?! Он не вернулся бы, будь ему все равно. Они были чересчур горды, чтобы признать правду, а теперь слишком поздно! Если Стива расстреляют — он умрет, ненавидя и презирая ее!
Подойдя к узнику, сержант Малаваль бесстрастно посоветовал:
— У тебя еще есть возможность признаться, слышишь, Хуаристская собака? Твое упрямство не доведет до добра! Будь разумным, подумай о себе!
Стив так и не пришел в сознание окончательно, несмотря на несколько ведер воды, вылитых на него. Слова сержанта не проникали в затуманенный болью мозг, пока он не услышал боязливо-сочувственный
