Уже после всего этого было легко говорить самой себе, что следовало бы быть настороже, тем более что его слова звучали так, словно бы он их откусывал. Удивительно, почему она не ударила его, не стала бороться, не закричала и не позвала на помощь, когда он имел дерзость прошептать, что доставит ее прямо на диван, поднял на руки и понес по ступенькам ее дома мимо оторопевших слуг и бедного мистера Боулза.
— Если ты предпочитаешь спасти лицо, как говорят китайцы, моя дорогая Алекса, тогда сделай так, чтобы они подумали, что ты в обмороке.
Где-то там, в глубине своего сознания, она понимала, что, как бы там ни было, он не откажется от своего намерения. И, тем не менее, даже когда он вошел в дом и спросил Бриджит, где находится комната ее госпожи, она все еще по-настоящему и не подозревала, какое чудовищное, из ряда вон выходящее дело он задумал совершить. Ее даже не насторожило, как строго он приказал Бриджит оставаться за дверью и не входить в комнату:
— Вы меня поняли? А если вы и ваш дворецкий имеете хоть какую-то каплю здравого смысла, то и остальным слугам прикажете убираться вон и оставаться внизу, пока их не позовут.
— Но… Но, милорд! Если с моей леди что-то случилось, то ее надо осмотреть.
— Я сам осмотрю вашу леди. А если вам требуется что-то сказать остальным слугам, скажите им, что мы обсуждаем планы нашей ближайшей помолвки и будущей свадьбы и не хотим, чтобы нам мешали, понятно?
Он бросил ее на постель, прямо на расшитое парчовое покрывало, причем сделал это так же небрежно, как тогда, когда он бросил ее в Индийский океан, не заботясь, утонет она или выплывет. На глазах у Алексы, распростертой на покрывале, он запер на засов дверь, а затем спокойно повернулся и посмотрел на нее с тем выражением лица, которое ей никогда не нравилось, которому она никогда не доверяла и которое никогда не желала видеть. Она крепко зажмурила глаза и повторила себе несколько раз, что это только кошмарный сон, ничего больше. И уж тем более этого не могло случиться с ней — богатой леди Трэйверс — в это время дня, да еще в цивилизованной стране. А потому, когда она откроет свои глаза снова, то лишь рассмеется своему собственному разыгравшемуся воображению.
— Ты можешь держать свои глаза открытыми или закрытыми — мне это безразлично. И ты сама можешь снять это ужасное пурпурное платье, которое на тебе надето, а также эти проклятые нижние юбки и корсет — если только не предпочитаешь, чтобы именно я проделал все это! В любом случае, моя русалка, я обнажу тебя для того, чтобы использовать, как я уже делал это и тогда, и позже. И я использую тебя во всех видах и всеми способами, которыми только сочту нужным, — слышишь ты это, девственная шлюха? Ведь ты хочешь, чтобы мужчина с тобой обращался именно так?
Пурпурная тафта, разрываемая его руками, издала такой громкий звук, что Алекса вздрогнула. Он срывал с нее нижние юбки, вынуждая поворачиваться, а она только стискивала зубы, заставляя себя не кричать и не умолять его о пощаде. Но ей пришлось вздрогнуть еще раз — от прикосновения холодной стали ножа, которым он разрезал ее корсет. И, тем не менее, даже это не заставило ее открыть глаза и начать сопротивляться.
Она лежала неподвижно, слушая звуки своего и его дыхания, а затем постель подалась под тяжестью его тела и он лег на Алексу. Открыть глаза теперь для нее означало признание всего того, что он с ней делает, а потому она лишь плотнее сжимала веки, безвольно разметав в разные стороны руки и ноги, словно отдающаяся проститутка, ощущая лишь холод и пустоту в душе. Но все ее сознание буквально взывало к нему продолжать делать это, поскольку его действия раскрепощали ее духовно и физически, освобождали от ужаса и испуга перед тем чувственным, физиологическим влечением, которое она к нему испытывала все это время, испытывает до сих пор и будет испытывать всегда. Но, Боже, почему же он ничего не делает?
Алекса на мгновение приоткрыла глаза и тут же закрыла их вновь, заметив его кривую усмешку, которая была ей так хорошо знакома.
— Ты напоминаешь мне языческую жертву, которая ждет своей очереди, — сухо заметил Николас. — Что мне следовало бы сделать с самого начала — так это приковать тебя цепями к скале и оставить для какого-нибудь бедного, ни о чем не подозревающего дракона, чтобы он попытался овладеть тобой!
— Должно ли все это означать, что теперь ты уже не собираешься насиловать меня? К чему тогда были все эти усилия и потуги?
Она успела заметить легкую судорогу его губ, прежде чем он сумел отпарировать ее колкое замечание.
— Нет, почему же, я просто пытаюсь отдышаться. Ты, видишь ли, оказалась не слишком легкой. Возможно, тебе следует отказаться от пудингов.
— О! — воскликнула Алекса, приподнимаясь на постели и садясь прямо. — Это уже невыносимо. Ты презренный тип!
— Ты уже говорила это прежде и довольно часто. А сама ты надоедливая маленькая дрянь!
Она еще успела произнести «нет», прежде чем подверглась дикой и яростной атаке его губ, которые после непродолжительной борьбы заставили разжаться ее собственные губы; в то же время его руки начали проводить жадное исследование всех изгибов и впадин ее тела… потом это стали делать его губы и язык, которые задерживались и смаковали самые чувствительные места. И тогда она тоже позволила себе коснуться его там, где всегда хотела это сделать, и поцеловать его… И так продолжалось до тех пор, пока он не взял ее под мышки и не положил на себя — и вновь они приникли жадными губами друг к другу. Постепенно движения мускулистого мужского тела все убыстрялись и убыстрялись, и она тоже отвечала им все более резкими, отчетливыми и сильными толчками, начиная задыхаться и покрываться потом, — и вдруг издала стон, наклонилась к его плечу и вся отдалась какому-то извержению, возносившему ее к блаженным небесам.
Она могла бы остаться там в качестве звезды, но почему же тогда не сделала этого? «Иди и лови падающую звезду» — так, кажется, писал Джон Донн. Почему звезды обязательно должны падать? Может быть, в этом повинно вращение Земли? А может, она была вовсе не звездой, а метеором, и не одним, а двумя, тремя… впрочем, больше, бесконечно больше! Улыбаясь самой себе, Алекса присела на постели, потянулась, а затем вновь откинулась на подушки, широко разметав руки и отдавшись своему воображению.
— Бриджит, я, наверное, посплю еще немного. Но ты непременно разбуди меня к семи, слышишь? Разумеется, если только лорд Эмбри не явится раньше.
— Да, миледи, я не забуду об этом, обещаю.
