Я положила на стол перо, а Беренгария перестала гонять иголку по гобелену. Я пожалела о своих словах, как только позволила им вырваться. Ведь если теперь я прикована, как цепью, к Беренгарии, то, может быть, лучше, чтобы он держался от меня подальше?
— Так где же мы построим дом? — спросила Беренгария с нарочито бурным интересом, который она теперь проявляла к любой теме, пришедшейся, по ее мнению, мне по вкусу.
— Это зависит от многого. Ты хочешь остаться в Руане?
— О, нет. Только в Аквитании, близко, на случай, если он приедет или решит прислать за мной. Я думаю, что более предпочтителен Манс, а ты? И окрестности там гораздо красивее.
В очередной раз я убедилась в удивительной осведомленности Беренгарии о таких вещах, которые, безусловно, должны были ускользнуть от ее внимания. Манс и вправду красивый город, небольшой, благожелательный. И окрестности были бесконечно прекраснее плоского пространства вокруг Руана. Но откуда она обо всем знала?
— Самое красивое место под Мансом — Эспан, — заметила я. — По одну сторону этого городка березовая роща, а по другую — река.
— Эспан так Эспан.
Я почувствовала, что мне следовало бы чуть отступить.
— Обо всем этом надо будет еще раз подумать.
— Очень хорошо, так приятно, когда есть о чем подумать, не так ли?
Я согласилась с нею от всего сердца.
На мои мысли влияли две новости. Первым пришло известие о смерти отца. Горе сблизило нас, его дочерей, и наши слезы смешались. А когда я со всей остротой вспомнила все, что он сделал для меня, нежеланного, незаконного ребенка, мною овладела сентиментальная иллюзия, свойственная людям, недавно потерявшим близких: я могу отплатить за его доброту, став еще добрее к Беренгарии, проявив к ней, его любимой дочери, еще большую преданность. Пару ночей я проплакала в подушку, обещая себе заботиться о ней, помочь ей стать счастливой, насколько возможно. Я достаточно хорошо понимала, что это лишь способ самоутешения, но обещания мои были достаточно искренними. Иногда меня посещали несколько странные мысли, которые могли бы поставить под серьезный вопрос мою ортодоксальность, если бы я сделала их достоянием других. Я чувствовала, что отец не задержится в чистилище, а попадет прямо в компанию святых и ангелов и, глядя вниз с небес, увидит, в каком плачевном состоянии пребывает его красивая, избалованная дочка. Он откажется быть счастливым на небесах, если увидит, что она несчастна на земле, и будет умолять о чуде, которое принесет ей счастье. Он не был усердным прихожанином, но храбро сражался против мавров на Сицилии — и какой-нибудь святой мог бы с полным основанием услышать его и сотворить маленькое чудо — заставить Ричарда прислать за женой.
Но все получилось совсем по-другому. Следующая новость пришла от Ричарда, который сообщал нам, что он выступил против мятежников, нашедших прибежище в Ноттингхемском замке, и уничтожил их. Иоанн в последний момент укрылся за юбками Элеоноры, которая привела его к преданному им брату, чье место он хотел занять. Могу себе представить состояние Элеоноры: «Из всех моих прекрасных сыновей остались только двое, и я, мать, должна примирить их». По-видимому, жертвой сентиментальности рано или поздно становится каждый. Элеонора избегала сентиментальности в юности, но поддалась ей в старческой немощи.
Ричард заявил: «Я прощаю тебя, Иоанн, и хочу с такой же легкостью забыть твои преступления, с какой ты просишь моего прощения».
Я прониклась к Ричарду теплым чувством за его слова, такие тонкие, благородные, остроумные и уничтожающие, но рассказ этот дошел до нас вместе с сообщением о том, что его повторно короновали в Вестминстере, чтобы смыть унижение заточения. Он вполне мог бы прислать за Беренгарией, чтобы жена присутствовала на коронации, и смыть еще более глубокий позор, более постыдный срам. Но он этого не сделал.
Беренгария приняла новый знак отвержения спокойно. Но удар был оскорбительным, у меня болело сердце за нее, и когда она снова заговорила об Эспане, я была рада возможности отвлечь ее от тяжелых мыслей.
8
Мы возвратились в тесные комнатушки в конце епископского дома, и пользуясь яркими весенними днями, уезжали верхом на поиски наилучшего места для строительства. Нам пришелся по сердцу участок на пологом склоне, к которому подступала березовая роща; у его подножия сверкали воды Луары. Холм и роща защищали участок от северного ветра, а над всей долиной господствовал, словно на страже, небольшой, но весьма внушительный замок сэра Годрика Л'Эспана. Меньше чем за две недели мимолётная, смутная идея отлилась в полную определенность. Чего бы это ни стоило, были все основания говорить о будущем доме вполне серьезно, и Беренгария, разъезжавшая верхом на открытом воздухе или сидя в полдень с закуской на каком-нибудь пне, выглядела более здоровой и счастливой, чем в тот день, когда мы выезжали из Памплоны. Женщины всегда нуждаются в чем-то, что отвлекало бы мысли от самих себя и от их мужчин, — возможно, именно поэтому Бог дает почти всем им так много детей.
Решить, что место подходящее, было нетрудно. Получить его во владение оказалось куда труднее. Все земли на многие мили вокруг принадлежали сэру Годрику, а он не желал продавать ни дюйма своих владений, и Беренгарии в особенности. Он был грубым, веселым, необразованным, но очень практичным человеком. Было очевидно, что ему представлялось весьма странным видеть королеву разъезжающей верхом по окрестностям в поисках участка земли для постройки дома. Собственно говоря, любой замок и любое поместье, каждый клочок земли принадлежали ей — или, по меньшей мере, королю — и если она не могла найти подходящее место для своей резиденции — что ж, оставалось только пожалеть об этом, и его величеству следовало бы что-то предпринять. Он, Годрик, не желает потворствовать такому сомнительному плану, это может доставить ему неприятности. На прямой вопрос о том, каковы же эти неприятности, он не ответил. Все дело было в том, что у него не лежало сердце к нашему проекту и он не хотел иметь к нему никакого отношения.
— Хорошо, — спросила я наконец, — а что вы скажете обо мне? Мне будет позволено купить клочок земли и самой построить дом?
Его ответ был несколько менее хитрым, но все же оскорбительным. Он вообще против этой идеи. Под нашим нажимом он пообещал подумать еще.
Прошло две недели, и как-то утром я получила в подарок от сэра Годрика оленину — целую четверть оленя, с формальным посланием, в котором не значилось ни слов о земле. Я восприняла это как знак отрицательного решения и сказала Беренгарии:
— Как говорится, просили хлеба, а получили камень — но только наоборот. По-видимому, нам придется расстаться с мыслью об Эспане.
Несколькими днями позже, прежде чем мы уселись за новый план, к нам явился сэр Годрик. Паж объявил, что он ждет на улице, желая говорить со мной. Беренгария воскликнула:
— Он пришел сказать «да». Немедленно тащи его ко мне.
— Не стоит. Если у нас остается хоть какой-то самый хрупкий шанс, то чем меньше ты будешь вмешиваться в это дело, тем лучше. Если же он пришел с отказом, ему будет легче отказать мне.
Я вышла в странную длинную комнатку, служившую нам прихожей, отпустила пажей и приготовилась выслушать Годрика. Очень смущенный, он беспокойно вертел в руках небольшой хлыст, то и дело довольно сильно ударяя себя то по руке, то по ноге.
— Я подумал об этом деле и не возражаю против того, чтобы здесь строились вы, ваша милость, но мои условия сделки могут вас не устроить.
Попытка набить цену?
— И каковы же ваши условия, сэр Годрик?
— Полагаю, что вы слышали последние новости. Наш король объявил войну королю Франции и призвал всех настоящих мужчин. Пасху я проведу в Нормандии, ваша милость.
