LSD. Галлюциногены, психоделия и феномен зависимости

по-прежнему можно наступать.

А вот если бы, скажем, врачу захотелось внушить что-нибудь прямо противоположное…

Знакомый с мифологией или с юнгианским психоанализом врач может сказать, что Костя, по всей видимости, столкнулся в своем LSD-трипе с одной из главных фигур персидского культа Митры — богом Лионом.

Айон был олицетворением времени и хранил ключи к потустороннему миру. Центральным моментом культа Митры и Айона был тайный обряд посвящения. Во время ритуала в жертву приносился бык, в крови которого купали посвящаемого в веру. Испанский «бой быков» — коррида — является дожившим до современности остатком древних митраистских культов (некоторые исследователи считают их лишь разновидностью религии Диониса).

Костя, по всей видимости, в своем видении уподоблялся то неофиту, готовящемуся к соприкосновению с силами запредельного, то жертвенному животному, готовому к закланию.

Религия митраизма достигла своего высочайшего рас- цвета в Древнем Риме. Поклонение Митре стало на несколько веков основной религией римской армии. Ее легионы распространяли свою веру во все уголки империи.

Отец Кости, грек по национальности, увлекался историей своего народа; в домашней библиотеке были книги по истории Древней Греции и Рима.

Но сам Костя, вероятно, не мог понять ни значения этой галлюцинации, ни ее смысла. От всего переживания остался только страх. Он возник потому, что чуждый сознанию образ языческого божества поколебал подводную часть психического айсберга — бессознательные структуры архетипов, сформированные на протяжении тысячелетнего опыта христианского мышления в России.

В начале терапии Константин воспринимал свое переживание как нечто чуждое своему «Я» — как внушение со стороны. Такое чувство как бы предполагает, что Айон или что-то похожее на него существует вне тела — во внешнем мире. Но мировоззрение не может этого допустить! Возникает противоречие в основных, базовых взглядах человека на мир. Оно выражается в иллюзии того, что весь внешний мир стал незнакомым и чужим — опасным. Мы называем это ощущение чувством «измены» мира — человеку изменяет не близкий, но вся реальность одновременно.

Пользуясь терминами главы о внушении, мы можем сказать, что галлюцинация вызвала страх в сознании пациента, так как его чувство «Я» было не только подавлено наркотиком — оно изначально было «пассивным» (Бехтерев) по отношению к мистическим переживанием — неспособным понять истинного смысла переживания. По В.М. Бехтереву, человек был «не в состоянии выработать логического отношения к предмету внушения».

Восприятие передало сознанию пациента свое ощущение колебаний в фундаменте психического здания в виде чувства зыбкости и ненадежности реальности. Как только мы вместе смогли разобраться в происхождении галлюцинации и в ее значении для появившегося страха, как только образ стал понятен, дереализация исчезла.

В порядке небольшого отступления заметим, что проблематике мистических феноменов во время LSD-сеансов посвящен целый свод специальной литературы. И даже коротко пересказать выборочный перечень ее не представляется возможным. Ясно одно: для того чтобы не сойти с ума в ходе подобных состояний, нужны знания, отнюдь не только медицинского характера. В проблеме LSD смыкаются целые пласты человеческой культуры — психологии, психоанализа, философии и богословия.

Вот несколько описаний другого, но столь же характерного пласта мистических LSD-переживаний:

«…Я стал клеткой «сотового» мозга. Вся Вселенная вокруг состояла из миллиардов сот, и я, моя духовная сущность, заключалась в одной из ячеек этого мира. Стенки моей ячейки были полупрозрачными и текучими. Усилием воли я мог вывести сознание за ее пределы и взглянуть на все со стороны, но это не имело смысла. Можно было догадаться, что эти ячейки складываются во что-то наподобие колонн или что весь этот мир представляет собой один мыслительный аппарат, задачу которого я не знал или забыл…»